Глава 10. Преступления и наказания (1945)

Сталин и другое руководство СССР решили освободить не только свою страну, но принести "освобождение" и самим немцам. Пришла Красная Армия и в Судеты. В результате, как и везде в Германии, все здесь было либо разрушено военными действиями, либо разграблено победителями. Гражданское население подвергалось всяческим унижениям, а все попадавшиеся под руку "освободителей" женщины бесцеремонно насиловались.

Если быть честными до конца, то следует признать, что не все это делалось только из чувства мести за аналогичные преступления немецких оккупантов на нашей земле. Возмездие (если то, что тогда творилось, можно назвать этим словом) было несоразмерно большим. И стало мерилом крайне низкого общего культурного уровня нашего народа.

Впрочем, для такого вывода хватило бы и одного взгляда на "трофеи" наших солдат и офицеров. В своем абсолютном большинства либо мелковоровские (чайники, посуда, зажигалки, губные гармошки), либо беспардонно-грабительские (снятые с беззащитных женщин кольца, сережки и кулоны).

Допустимо ли вообще одни преступления "перекрывать" другими? Тогда считалось допустимым. И едва ли не необходимым.

Для Лиды, проведшей в доме и семействе Миге около восьми самых ярких в ее жизни месяцев, приход Красной Армии в Бёмиш-Ляйпу стал личной драмой, одномоментно все разрушившей, и ее прежнюю (родительскую) семью, и не успевшую по-настоящему сложиться новую.

8 мая 1945 г. Красная Армия, среди прочих мест, городов и селений, "освободила" и Райхенберг (будущий Либерец), освободив тем самым всех работавших там советских граждан (не понятно только, можно ли в этом случае обойтись без кавычек, ведь не все эти люди выехали на работы в Германию принудительно). И тут же начала сгонять "освобожденных" в т.н. фильтрационный лагерь в Гёрлице. (Подобное происходило и по всей Германии).

Фильтрационные лагеря - это специальные учреждения для проверки всех лиц, бывших в немецком плену, попадавших в окружение, проживавших на оккупированной врагом территории нашей страны или работавших в Германии. Проверки поголовной и дотошной. Причем, отнюдь не полученного ущерба для здоровья.
В ходе нескончаемых, многомесячных допросов и расспросов о причинах сотрудничества (или выезда), путем проведения перекрестных допросов, сбора и анализа взаимных доносов, работниками особых отделов (по-старинке, именовавших себя чекистами) собиралась информация о предателях (а в эту категорию зачислялись не только перешедшие на сторону немцев и творившие вместе с ними их злодеяния, но и военнослужащие, попавшие в плен, и даже просто в окружение(!?!), возможно, даже не видевшие при этом никаких немцев) и пособниках (безропотно выполнявшими все требования немцев в силу вынужденности обстоятельств; в эту, "легкую", категорию, попадали все, кого не удавалось уличить в предательстве и измене), их деятельности и степени опасности для советского строя.

После выявления предателей, самые злостные из них расстреливались прямо на месте, в фильтрационных лагерях, безо всякого суда. В некоторых источниках приводятся данные, что таких в составе "спецконтингента" набралось до 25-30 %. ("Они сами себя осудили", говорил один из ветеранов войны по телевизору).
Другую категорию предателей, пассивно выполнявших все приказы и распоряжения оккупантов или проводивших антисоветскую деятельность только на словах, без применения оружия, ожидала отправка в "родные" сталинские лагеря.

Ковали, Иван Семенович и Анна Сидоровна, "фильтрацию" в Гёрлице прошли успешно. Оказались достойными отправки на Родину. Чтобы перед "самым гуманным в мире" советским судом предстать уже там.

Сведений о том, что происходило в эти дни в Бёмиш-Ляйпе, касающееся лично Лидии и приютившей ее семьи, у автора нет. Но понятно, что оно мало отличалось от того, что происходило по всей Германии. (Правда, немного позже Судетам досталось, все же, больше, см.ниже).

Назовем то, что было реальным и наиболее вероятным. Можно было быть убитым в последние дни войны (касалось и военных, и гражданских). Офицеру - застрелиться или попасть в советский плен. В случае сильного везения, заскочить перед этим на несколько дней домой, к родителям и другим членам семьи. Чтобы застрелиться дома или попасть в плен потом.

Безусловно, именно по одному из этих сценариев закончилась война и для жениха Лиды. Хорошо еще, если Герберт не был убит у нее на глазах.

Любая из женщин могла быть изнасилованной "освободителями". И это происходило на самом деле, массово и повсеместно. И в отношении немецких женщин, и в отношении советских, "освобождаемых".

Наши "переселенцы" Лида и Эльза, безусловно, выдавали себя перед советскими оккупационными властями в качестве насильно угнанных. Только это не очень сильно им помогло. Просто из числа предателей перебрались в число пособников.

Эльза вообще могла затаиться, а потом переехать в глубинную Германию или Австрию. Но она решила вернулась на Родину, в СССР. Потому что была на 100% уверена в отсутствии в своих действиях во время немецкой оккупации чего-либо предосудительного и противозаконного. (Точно в такой же уверенности, кстати, были и все ее марьевские односельчане).

Наряду с другими нашими согражданами, проживавшими в этом регионе, их загнали в тот же фильтрационный лагерь, что и родителей. Ведь все три города, Райхенберг, Бёмиш-Ляйпа и Гёрлиц, ранее упоминавшихся в связи с описываемыми событиями, расположены очень близко. Там их промурыжили с середины (конца?) мая до конца июля. После чего с какими-то бумагами отправили домой.

Никакого различия в подходе к мужчинам и женщинам система не признавала. Возможно, дала маленькую слабинку на несовершеннолетие девушек в течение почти всей войны.

Во всяком случае, в Беленькую и Марьевку они вернулись все вместе. И Ковали, и Оренбурги. Вернулись, потому что верили, что в оккупации они сделали гораздо больше полезного для нашего населения, чем вынуждено, подчиняясь приказам вооруженных захватчиков, - для Германии. Знали, что никаких преступлений они не совершали. Если бы они думали бы по-другому, то сбежали бы в момент перевода в фильтрационные лагеря или по пути домой. Как это сделали 90% жителей села, работавших в Германии, так и не вернувшихся обратно (из 202 угнанных вернулось только 20 человек).

Немаловажно, что все они появились домой своим ходом, не под конвоем. Как бы, свободными...

* * * * * * *

А вот исторически достоверные данные о том, что далее происходило в Судетской области.

После прихода к власти в Чехословакии т.н. национального правительства Бенеша (во время войны отсиживавшегося в Лондоне) Судеты были закреплены за Чехией. Все лица немецкой (а на юге, - и венгерской) национальности были лишены какого-либо (чешского или словацкого) гражданства, были отнесены к т.н. "врагам чешского и словацкого народов" (ничего не напоминает?), все их имущество (100%) было конфисковано, а сами они были просто изгнаны с территории Чехии и Словакии (в глубинную Германию, Австрию или Венгрию), без средств, а то и без документов.
Чехи не захотели кормить их, даже в качестве пленных.

Таких изгнанников оказалось, ни много, ни мало, три миллиона(!) человек. И это в такой небольшой стране, как Чехословакия того времени. В которой и 15 миллионов жителей не насчитывалось. И за очень короткий отрезок времени (несколько дней в середине августа 1945 года).

Что уж там говорить о каких-то наших девушках, пребывавших в гостях ("в наемницах") у еще недавно благополучных людей, внезапно лишившихся всего и ставших изгоями! Их то, слава богу, не с родины выгнали, а, как бы, обратно, на Родину. Историческую... Где всем было не до них, и ни до кого. Лида и Эльза попали в моральную и физическую мясорубку, которую устроили в Судетах советские оккупационные власти. Зато "благодаря" этому, избежали следующей, которую устроило там уже новое чешское правительство. Так что толку бы не было, даже если бы они смогли избежать фильтрации и остаться.

Крах всех семейных планов Лиды и ее личная драма, выразившаяся в потере любимого человека, никого из представителей властей, конечно, не беспокоили и даже не интересовали. Потому что подобные обстоятельства были тогда практически у каждого. Тем более, касающиеся личных отношений молодой украинской девушки и вражеского офицера. Никого не интересовало, что он был антифашистом, демократом и гуманистом. И что он попытался было строить семью с "неполноценной" славянкой Лидой.

Мир находился в апогее несчастий и жестокости.

В течение всего 1944 и последующего 1945 года в Беленькую постепенно возвращались бывшие ее жители, которым удалось во время принудительной немецкой эвакуации тем или иным способом отколоться от этапируемых обозов и устроиться на временные места жительства в селах и городах, расположенных по пути их движения. Большинство таких людей вернулись уже весной, когда наступило время весенне-полевых работ, в том числе, и на приусадебных участках.

Люди, возвращавшиеся домой, видели свои дома и дворы полуразрушенными, без окон и дверей (ушедших на укрепление немецких окопов), а те, которые возвращались позже других (особенно, в 1945 году), обнаруживали и полностью разграбленными свои бывшие "схованки" (тайники). И на этот счет в селе по сегодняшний день существует прочное мнение, что грабили их не немцы и не красноармейцы (ни у тех, ни у других на это не было ни желания, ни времени), а свои же жители, беляне, вернувшиеся в село первыми. Таков, к сожалению, один из элементов нашего национального менталитета. А ведь большинство считает себя христианами...

Те, кто сразу и своим ходом двинул домой (отставшие от обозов и не покинувшие территорию нашей страны), давно и относительно благополучно добрались в родное село (хотя и намучились в пути) и оказались дома.

А те, кто по той или иной причине оказался в Германии, после освобождения Красной Армией (для большинства - "освобождения", в кавычках), был вынужден собираться в лагеря для перемещенных лиц (из зон оккупации Германии войсками союзников по анти-гитлеровской коалиции) и "фильтрационные" лагеря, для т.н. "организованной отправки домой". Большинство из них затем оказывались в сталинских исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ).

Жители Запорожской области (из числа пособников, но не предателей), таким образом отправляемые из Германии, имели относительное преимущество, заключавшееся в том, что их направляли (чаще всего) не в Сибирь, а в свое же Запорожье, на восстановление металлургических заводов и Днепрогэса. Обычным сроком таких принудительных (и ничем, кроме баланды, не оплачиваемых) восстановительных работ было пять лет.

Тех же, кто добирался из Германии своим ходом, на местах сразу брали в оборот (как правило, не позже следующего дня) новые местные власти, следователи военной или гражданской прокуратуры. Выясняли, что они делали в оккупации до выезда в Германию, почему оказались там и что там делали. И, в зависимости от результатов допросов и их проверок, принимали те или иные меры.

То есть, выполняли повторную "фильтрацию", уже прямо на местах. (Сервис, так сказать. Почти европейский...)

Очевидцы рассказывали, как это происходило.

В сельсовете сидели строгие приезжие дядьки и поочередно задавали одни и те же вопросы: Почему остались в оккупации? Почему работали на немцев? Почему не оказывали сопротивления? Почему не саботировали работы или не травили собираемое зерно? Почему принимали немцев на постой? Почему не занимались подпольной подрывной деятельностью? Почему выехали в Германию? Почему там работали на экономику врага? И т.д., и т.п.

Этот набор вопросов свидетельствовал, что следователи совершенно не знали ни обстоятельств начала оккупации села, ни порядков, установленных немцами, ни местных условий. Да и знать их не хотели, конечно...

Мужчин среднего и пожилого возраста, спрашивали еще, почему они не встали на защиту Отечества с первых же дней войны.
Молодых мужчин почти не допрашивали, ввиду их практически полного отсутствия. Почти все такие были призваны в армию еще в 1939 - 1940 году, а единицы - загнаны в штрафбаты. В последние попали те, кто случайно оказался в селе в момент его освобождения и, на свое несчастье, достиг к этому времени совершеннолетия.

И мужчины, и женщины объясняли все обстоятельства, в которые они попали (и которые достаточно подробно описаны здесь, в более ранних главах). Однако, все их объяснения не удовлетворяли допрашивавших. Они вызывали на допросы всех "подозреваемых" в "измене" Родине снова и снова, изо дня в день. То ли пытались до чего-нибудь таки докопаться, то ли хотели просто поиздеваться над людьми, то ли получили такое задание от своего начальства и педантично выполняли свою работу. И в отношении некоторых это продолжалось месяцами.

Всех женщин, старше 16 и моложе пятидесяти лет, кроме того, вызывали в больницу. Там их подвергали унизительному гинекологическому осмотру. Всех незамужних женщин, в т.ч., солдатских вдов и девушек, лишенных невинности, записывали в отдельный список, как сожительствовавших с немецко-фашистскими оккупантами. Хотя большинство из них лишились своего девичества в день освобождения Беленькой воинами Красной Армии.

* * * * * * *

Добравшегося в Беленькую своим ходом Коваля Ивана Семеновича (в первых числах августа 1945 года) практически тут же арестовали и отправили в район (подробнее об этом - уже через несколько строк).

Его жену Анну Сидоровну и дочерей допрашивали так же, как и всех остальных. Дополнительно спрашивали, почему их муж и отец стал старостой общины (что они могли ответить на это?), почему все семейство Ковалей дружило с бургомистром и членами его семьи. (А то, что этот будущий бургомистр до войны был бухгалтером колхоза и был тесно связан и с председателем, и с агрономом, ими в расчет почему-то не принималось).

Но после этого их оставили таки в покое. Решили, что из этой семьи им хватит и одного Ивана Семеновича.

Жители села говорили, что был арестован и сельский врач (только не известно точно, который именно). Вспомнили, что он был лицом с образованием, при немцах оставался в селе и помогал, как мог, жителям. Но чаще всего лишь осматривал их, давал советы и лечил их чаями из трав. Ведь лекарств у него практически не было. В тяжелых случаях он выписывал справки, освобождающие болеющих от работы (и даже от отправки в Германию!). И немцы их принимали(!), в качестве официальных документов.
А вообще он, говорят, был хирургом.
Самих немцев сельский врач не лечил, те пользовались услугами своих, военных врачей.

Такая деятельность, в итоге, была выставлена врачу не в качестве его заслуг, а в порядке обвинения. Потому что он лечил "лиц, работавших на врага". Такой вот "сволочью" оказался! Какая там клятва, какой там Гиппократ. И кто он вообще такой, Гиппократ этот? Не немец ли замаскировавшийся?

В Марьевке забрали обоих братьев Оренбургов.

Итак, 7 августа 1945 года Иван Семенович Коваль, с женой Анной Сидоровной, дочерью Лидой и с друзьми Оренбургами (в полном составе), своим ходом, без сопровождения и конвоя, вернулись на Родину, в родное село Беленькую (Оренбурги - в Марьевку). Благополучно пройдя перед этим проверочно-фильтрационный лагерь в Гёрлице.

А здесь их уже с нетерпением дожидались местные власти и правоохранительные органы. По сигналу сельсовета, поданному 10 августа от имени жителей села, "возмущенных" самим фактом возвращения Коваля домой, 14 августа из Верхней Хортицы прибыл начальник районного отдела НКВД ст.лейтенант М.Ливенцев (по другим данным - Ливинцев) с ордером на обыск и арест И.С.Коваля (В ордере записано - "На проведение ареста и обыска". То есть, ареста - еще до обыска. Независимо от его результатов).

Основанием для выписки ордера были оформленные утром того же дня постановления об избрании меры пресечения и аресте, что, в принципе, было некоторым шагом вперед в вопросе демократизации нашего общества и его правоохранительной системы по сравнению с 1935 - 1937 годами.

Решено - сделано. В 18:00 ордер был предъявлен подозреваемому, и в его доме, в присутствии двух понятых(!), был проведен обыск, в результате которого был найден единственный "компроментирующий" документ - справка о состоянии здоровья И.С.Коваля (в протоколе обыска написано буквально следующее: "справка состояния болезни", "Больше ничево не обнаружено". (Грамотеи!)

Странно, что не указано ни где, ни кем выдана эта справка. А это весьма любопытно, так как записано, что датирована она 28.11.1943 г. (То есть, когда Иван Семенович был уже в Германии либо, что более вероятно, находился на пути к ней). Ничего не сказано и о характере "болезни". А сама справка к протоколу не приложена. Очевидная оплошность следователя, явно не сталкивавшегося с такой ситуацией ранее. Ну, да баба с воза...

Зато тут же была составлена опись имущества "гражданина Коваля Ивана Семеновича" (со ссылкой на ордер, хотя в нем об этом не сказано ни слова, ни номера, ни даты; очевидно их хотели вписать в нужное для следствия время и в нужном виде, да так и зыли сделать это; возможно, была какая-то инструкция, устанавливающая такой порядок действий по ходу обыска).

Если бы не вся трагичность ситуации, данная опись могла бы твердо рассчитывать на первое место в любом юмористическом конкурсе. И даже претендовать на Оскар в номинации лучшей комедии. Ведь почти все перечисленное в ней "имущество", за редким исключением, - женское белье и женская (а то и детская) одежда:

Каким-то чудом в эту опись не попала швейная машинка "Зингер". В момент обыска она была спрятана в сарае, а там обыск не проводился. Старлея Ливенцева живность не интересовала, а пачкаться в "конюшне" (как называли свои сараи жители юга Украины) он не захотел.

Все это имущество (кроме дома и сарая) было тут же изъято и передано на хранение соседке, под сохранную расписку. (А после приговора было изъято государством в порядке "конфискации лично принадлежащего имущества". Только вот кому оно принадлежало в действительности?)

Почему-то в опись не включена одежда членов семьи Коваля, в которую они были одеты в момент обыска. Явная халатность!

Представленный документ очень наглядно характеризует всю сталинскую эпоху и ее "лучших" людей, уполномоченных на то, чтобы решать судьбы миллионов других.

Коваль был арестован, и на ночь помещен под замок в погреб. А на следующее утро отправлен в Верхнюю Хортицу. Причем, арестованного гнали пешком 30 километров, а конвоиры ехали на телеге рядом.

Грустная ирония судьбы проявилась в том, что спустя 30 лет после этого один из внуков арестованного женился на дочери конвоира, и их семьи породнились. Только арестант уже через 8 неполных лет после своего ареста умер, а бывший конвоир Николай Бирюков (теперь - просто дядя Коля) - жив и сейчас, 65 лет спустя! Дай ему бог здоровья! (Ведь он родной дед двоюродной племянницы автора - Ирины!)

Со следующего дня, 15 августа 1945 года, начались нескончаемые допросы. Допрашивал все тот же ст.л-т Ливенцев, подключался к допросу прокурор района В.Польский.

По самим формулировкам вопросов и записям ответов на них, зафиксированных в протоколах допросов, в ряде случаев понятно, что ответы зачастую записаны с "подсказки" следователя, в его стилистике. Например, вопрос: "Кто был вместе с Вами в Германии из предателей и изменников Родины?" Ответ: "...никого не было, но я имел переписку с предателем [таким-то]". Может ли нормальный допрашиваемый так говорить о себе или своем знакомом? (Да даже и следователь!) Ярлыки мог уже навешивать только суд. (Кстати, упомянутая переписка велась с "предателем", который находился и работал в южной Италии. Несмотря на войну, почта работала, в том числе, и международная.)

Отдельной историей являются т.н. допросы свидетелей. Представляющие собой чудовищный винегрет некоторых подлинных фактов и грязной клеветы, по форме и содержанию соответствующей духу 30-х годов. Тут и "специальное" уклонение Коваля от эвакуации 1941 года(?!?), и "сознательное" сотрудничество с немцами, и давнишние(?!) "антисоветские настроения" подозреваемого, и даже его довоенный шпионаж в пользу Германии! Ну и ну!

Особенно "старались" трое (из семи) привлеченных следователем свидетелей. Оставим их фамилии за рамками этой повести. Бог им судья.

По своей манере и стилю допросы свидетелей не отличались от допросов "подозреваемого". ("Что Вам известно о предательской пособнической деятельности [такого-то] при немцах?" - "О предательской пособнической деятельности [такого-то] при немцах мне известны следующие факты:..."). Так выражал "свои" мысли и бывший бригадир, и безграмотный сторож-посыльный, и почти все остальные.

Еще одной "мелкой" деталью протоколов допросов свидетелей по "делу" Коваля является то, что они были составлены еще до возвращения Ивана Семеновича из Германии. И уж, во всяком случае, до его ареста. Человека еще нет, дело на него еще не заведено, а свидетели уже полным ходом дают показания! Даты таких протоколов: 09.07.45 - 2 шт. (дописаны 09.08.45, тоже еще до заведения "дела"), 09.08.45 - 2 шт., 10.08.45 - 4 шт.

Наверное, именно они и послужили основанием для возбуждения уголовного дела. Но откуда районному начальству было знать, что Коваль направляется домой? Ведь реальной связи руководства фильтрационного лагеря в Германии с тысячами местных органов власти в Советском Союзе тогда еще практически не было. Допрашивали на тот случай, если вдруг появится? Вполне возможно. Как запрашивали сведения и о других "преступниках". (К делу Коваля зачем-то приложены ответы сельсовета на запросы о нескольких других лицах, в т.ч., Иосифе Андреевиче Оренбурге).

А чего стоят постоянные обвинения (и свидетелей, и "юристов") Коваля в том, что он "выполнял задания оккупантов" (а как их можно было не выполнять? оккупанты же были силой, новой вооруженной властью!), сдавал сельхозпродукцию "немецкому командованию" (уж не в Берлин ли возил?), "имел тесную связь с рейхскомиссаром оккупированной Украины Кохом" (Вот это да! Разведчик Н.Кузнецов до него не добрался, а Коваль - имел тесную связь?), лично или, в лучшем случае, "совместно с немецкими оккупантами" "разорил и разграбил колхоз". И другие такого рода "перлы".

Иван Семенович попросил привлечь к следствию группу односельчан (восемь конкретных человек), которые могли бы дать более объективную картину его деятельности в период оккупации. Но следователь не пригласил ни одного из них. (Или, получив не устраивающие его свидетельства, просто не приложил эти показания к материалам дела. Выбросил их в урну, да и все.)

22 августа подозреваемому было предъявлено обвинение.

24 августа был проведен очередной допрос Коваля, уже в качестве обвиняемого, (проводили те же Ливенцев и Польский). Коваль признавал наличие фактов по большинству предъявленных ему обвинений, но виновным себя в этом не признал, так как он подчинялся требованиям немецких властей.

В "мучительных поисках правды" с 6 октября начались очные ставки обвиняемого и свидетелей. Их проводил оперуполномоченный ББ (по Борьбе с Бандитизмом) Стефанович. (Причем тут ББ?) Присутствовали при них и уже упоминавшиеся ранее Польский и Ливенцев (по очереди). Показательно, что на эти очные ставки приглашались именно те три свидетеля, которые вылили на И.С.Коваля наибольшее количество грязи и клеветы.

Некоторые, наиболее очевидные, показания свидетелей и обвиняемого в ходе очных ставок совпадали, но самые нелепые обвинения Коваль категорически отрицал. А вину за все перекладывал на немецкие оккупационные власти, распоряжения которых были обязательными для всех.

8 октября было составлено несколько завершающих (на стадии следствия) документов, главным среди которых было обвинительное заключение (утверждено 11.10.43 начальником УНКВД Запорожской области п-ком Роговцевым). И все материалы следствия были переданы в суд Военного трибунала (ВТ).

Имевшиеся у автора ранее данные о выездном заседании суда Военного трибунала оказались неправильными. Как и сведения о том, что в одном заседании одновременно рассматривались "деяния" Коваля, обоих Оренбургов и других лиц. (Путаница произошла из-за похожего процесса в одном из соседних сел, где заседание трибунала действительно было выездным).

Наоборот, заседание Военного трибунала по делу Коваля И.С. № 1719 было закрытым, и на него были вызваны только три свидетеля (все те же три очернителя). И никаких родственников.
Поэтому все последующие подробности излагаются на основе официальных документов, и частично - по рассказам этих самых свидетелей.

Такой (раздельный и закрытый) характер следствия [по нескольким делам] и заседаний суда был нужен обвиняющей стороне для того, чтобы одни и те же действия ("преступления") и обвинения по ним можно было поочередно предъявить разным обвиняемым (что, вне всякого сомнения, и делалось; иначе суд был бы показательным, как в приводимом далее примере).

Первое (подготовительное) заседание Военного трибунала войск НКВД Запорожской области состоялось 25 октября. Председательствовал майор юстиции Дьяченко. Члены суда Петропавловский и Караблина, секретарь Васильева. Именно оно приняло решение о закрытом характере судебного заседания, причем, без участия обвинения и защиты. (А зачем? И так же все понятно!) Это "заседание" было, конечно, чистой формальностью, призванной лишь "узаконить" беззаконие.

29 октября 1945 года состоялось основное заседание ВТ по делу И.С.Коваля. Председательствовал тот же м-р юстиции Дьяченко, членами суда были к-н Поляков и ст.с-т Веденский, секретать Марьяновская. Неожиданно откуда-то появился и адвокат Юницкий. (А как же насчет "без"?) Свидетели - все те же трое.

Нет никакого смысла пересказывать все выдержанное во всех формальностях содержание заседания. Высказались все, кому положено. И говорили то, что кому положено. Суд обвинял, подсудимый факты подтверждал, но свою вину при этом не признавал.

Но некоторые детали, все же, заслуживают внимания.

Так, подсудимый, воспользовавшись формально провозглашенным председателем суда его правом на ходатайство, вдруг выступил с просьбой (ходатайством), чтобы в суд в качестве свидетелей были вызвана Хижняк Агафья Ивановна, сыну которой (десантнику-парашютисту) [и бывшему председателю колхоза и директору МТС Хижняку Корнею Евсеевичу!] Иван Семенович дал справку, позволившую ему скрыться от немцев, а также Николай Тюпа и Сергей Павлович Рожко (или Вожко), с которыми он проводил беседы, вселяя в них уверенность в возврате Красной Армии и советской власти.

Никто из этих людей не входил в число тех восьми, которых Коваль раньше просил дополнительно включить в число свидетелей (и которых "высокий суд" отвел "за ненадобностью").
То есть, людей, которые могли бы сказать об И.С.Ковале много позитивного, в селе было достаточно много.

Адвокат поддержал ходатайство, но председатель "определил", что этот вопрос будет решен "в ходе судебного следствия". И повел заседание дальше.

В ходе дачи показаний Коваль рассказал, что в течение двух лет он не отправлял немцам хлеба, а раздавал его колхозникам. Так же он поступал и с другими продуктами, и с шерстью овец. Старался делать все в защиту народа. Влиял на бургомистра, чтобы не арестовывали и не расстреливали коммунистов и советский актив. Получаемые из управы повестки на отправку молодежи в Германию подписывал, около 30 штук из двухсот, но они не имели угрожающего характера [одна из них была показана еще в главе 4]. Скрывал у себя от отправки в Германию Мануковых. Однажды завернул с полдороги в Хортицу группу в 30 человек, которые в итоге в Германию так и не поехали. На собраниях в поддержку оккупационных властей иногда выступал, но просто был вынужден это делать по своей должности. При этом действовал по приказам и инструкциям немцев. Раздел колхоза на 10-хатки проводил только на бумаге, по немецкой инструкции, но община об этом разделе почти что и не знала. [Настолько формально была проведена эта работа]. Не были поделены даже овцы. В облаве на парашютистов участия не принимал [и даже наоборот, см.выше и далее]. Выдал двадцать документов лицам [советским десантникам и подпольщикам], проходившим через село. Совсем ничего не делать для немцев колхоз не мог, так как тогда немцы могли бы расстрелять уже его самого.

Свидетели в ходе суда заметно смягчили свои прежние показания (возможно, получили соответствующие напутствия односельчан). Почти не вспоминая свои предыдущие слова (кроме 3-го свидетеля), они говорили и такое:

• 1-й. "Какое участие принимал Коваль в отправке молодежи в Германию, мне не известно". "Принимал ли участие в облаве на парашютистов, мне не известно". "Хлеба немцам не отдавали". "Скот был угнан по распоряжению коменданта [немецкого]". "Я слышал, что Коваль оказывал помощь бывшему председателю колхоза Хижняку".
• 2-й. "Коваль раздавал продукты колхозникам". "В плавнях спустилось 20 парашютистов, к которым Коваль посылал кухарку с продуктами питания" [!] "Коваль имел связи с парашютистом Хижняком". "Коваль принимал участие в раскулачивании". "Коваль хорошо относился к колхозникам. Коров у жителей села не изымал". "...говорил, чтобы я скрывался, когда немцы хотели выслать меня". "В конторе общины был разговор Коваля с Тюпой, что советская власть возвратится, что падать духом не нужно". "Коваль оказывал мне помощь, почти весь период оккупации лечил[?] мою дочь".
• 3-й. (Самый злобный). "В 1943 году мы требовали засеять больше посевной площади, а Коваль говорил "Начерта нам сеять!"". "Коваль помогал мне продуктами". "Защищал ли меня Коваль от ареста, еще не известно". "Снабжал колхозников топливом". "В полиции моего сына не наказали" [А, наверное, было за что, раз вызывали]. "Продукты Коваль выдавал колхозникам".

После этого сам подсудимый напомнил о своем ходатайстве о вызове других свидетелей, на что адвокат(!?!) ответил: "Считаю, что нет никакой необходимости, так как свидетели, проходящие по делу, показывают одновременно и положительные стороны подсудимого" [Как бы вместо тюряги подсудимого не пришлось к награде представлять!]

После этого председатель, конечно, отказал в вызове дополнительных свидетелей "ввиду ясности дела". [Так оно было ясным и до ареста. Только каждой стороне по-своему].

Дополнять ход судебного следствия и подсудимый, и его "адвокат", по сути, отказались. Подсудимый не знал, как, а адвокат изрек только "Судебное следствие ничем дополнить не могу".

Председатель объявил судебное следствие оконченным. И еще раз предоставил слово адвокату.

- Прошу учесть первую судимость подзащитного, - сказал тот, - его содействие колхозникам, красноармейцам и парашютистам, и смягчить меру его наказания.

В последнем слове подсудимого сам Коваль сказал:

- В период раскулачивания я принимал в нем участие, в период оккупации я старался защищать советских людей. Мне бы нужно было бороться против немцев открыто, но я не смог. Прошу смягчить мне меру наказания.

После непродолжительного совещания председатель объявил приговор:

Стандартная для тех времен "сталинская десятка". Несмотря ни на какие показания, свидетельства и смягчающие обстоятельства.

На этом заседание суда было объявлено закрытым.

Принадлежащие "лично" И.С.Ковалю женские панталоны, лифчики и прочее были оперативно реализованы, а вырученные за них деньги в сумме 1651руб. 50 коп. внесены на соответствующий госбюджетный счет.

Наверное, в эту сумму вошла и часть(?) стоимости дома. Но, быстрее, - стоимость его всего, раз он был включен в опись личного имущества Коваля. Потому что в своем довоенном доме Ковали потом уже никогда больше не жили. А существует он и поныне (в слегка перестроенном виде, см. фото в главе 4).

1 ноября 1945 года Иван Семенович, с помощью адвоката, подал (в последний момент) кассационную жалобу в вышестоящий орган Военного трибунала (Украинского округа). Суть жалобы - заседанием ВТ не учтены никакие смягчающие его вину обстоятельства и то, что практически все его действия были совершены по принуждению немцев.

23 ноября 1945 года майоры юстиции ВТ Украинского округа Ломонос и Котлярова, на основе заключения п/п-ка юстиции Боер, вынесли свое определение. В предельно сокращенном виде его суть и содержание состоит в следующем:

...преступление Коваля выразилось в способствовании оккупантам... эти действия не имеют характера измены Родине, поэтому квалифицированы неправильно ...приговор изменить, считать его осужденным к лишению свободы в ИТЛ сроком на восемь лет. В остальной части приговор оставить в силе.

Это было уже окончательное решение по делу.

Для отбывания наказания И.С.Коваль был направлен из Запорожской тюрьмы № 1 в исправительно-трудовой лагерь ИТЛ-63. (Устные данные о том, что этот лагерь находился в Кривом Рогу, требуют проверки и уточнения).

Посещать его там категорически запрещалось. То ли из политических соображений, то ли из-за исключительно вредных условий труда во всей округе (о чем тогда все равно не говорили).

Анна Сидоровна и Лида писали Ивану Семеновичу письма. Оправляли и фотографии, но не известно, давали ли их Ивану Семеновичу хотя бы на просмотр. (Несколько таких фотографий с надписью "дорогому папе" сохранилось до сегодняшнего дня. Возможно, они таки побывали в его руках, и он их видел).

Работал Иван, по просачивавшимся сведениям, на каком-то карьере (которых там и сейчас хватает). Скорее всего, на добывавшем ураносодержащую руду Криворожском СевГОК'е (уже ближе к Желтым Водам, чем к центру города). Очевидно, свое здоровье он там подорвал капитально и уже окончательно.

Из тюрьмы он так и не вернулся.

Существует несколько версий его смерти. Помимо двух, уже изложенных ранее (радость по поводу смерти Сталина или радость "просто" в связи с выходом на свободу), третья версия гласит, что перед освобождением его просто убили другие заключенные. Но как раз это представляется наименее вероятным, потому что почти 60-летний человек, который смог адаптироваться к тюремным условиям и каторжным условиям труда и выдерживал их более семи лет, скорее всего, должен был пользоваться авторитетом и уважением своих сокамерников. Тем более, что по стилю поведения он всегда был абсолютно бесконфликтным человеком.

Главной семейной радостью Ковалей после Победы стало благополучное, хотя и временное, возвращение домой живым и невредимым бывшего моряка Черноморского флота Ивана (сына Ивана Семеновича). Правда, с гражданской женой и ребенком на руках. К тому же, он тут же был отправлен "дослуживать" пять лет в горах и лесах Западной Украины. За вынужденное пленение и работу "на врага" в Германии (как будто, находясь в плену, этого можно было избежать). Подробнее, и с разными версиями событий, это уже изложено ранее, в Главе 4

После демобилизации он сразу записался на курсы трактористов (а позже стал и комбайнером). И всю жизнь ударно проработал в родном колхозе.

Судя по всему (и в первую очередь, по общественно-политической обстановке в стране), аналогичным образом судили и бывшего бургомистра Беленькой Иосифа Оренбурга, и его родного брата Роберта, бывшего бургомистром в Марьевке. (А также, возможно, и бывшего местного врача, фамилия которого в настоящее время, несмотря на кажущееся обилие информации, так и остается окончательно не выясненной. Но устойчивая молва об этом в селе была.) Только "фольксдойчев" судили еще строже, так как в отношении их на то было специальное указание (то ли правительства, то ли Председателя НКВД).

В конце-концов, по совокупности "деяний" этим обвиняемым были вынесены такие приговоры суда (они излагаются автором по памяти, на основе устно переданных родственниками многие годы назад сведений):

Роберту Оренбургу (старшему из братьев, бургомистру Марьевки) - РАССТРЕЛ, с полной конфискацией имущества и ссылкой всех членов его семьи на поселение (то ли в Казахстан, то ли в Киргизию), с поражением всех их в гражданских правах (сроки ссылки и поражения в правах - не известны).

Иосифу Оренбургу (белянскому бургомистру) - 25 лет лишения свободы (Уж не каторжных ли работ? Так он ведь был инвалидом! Прокурор, по словам самого Иосифа, первоначально требовал расстрела и для него), с конфискацией имущества, ссылкой семьи в Архангельскую область РФ (с более поздним перемещением ее в Киргизию), и с таким же поражением в правах. После этого никто и никогда его больше не видел. Хотя письма своим односельчанам он иногда таки присылал.

Загадочному (возможно - гипотетическому) врачу - 10 лет лишения свободы (или, скорее, 10 лет принудительных работ).

Все эти приговоры были приведены в исполнение.

В книге "Устная история степной Украины" (2008 г.), изданной под эгидой НАНУ, описаны только приблизительные приговоры этим обвиняемым, но все они в этом источнике звучат значительно мягче (от трех-четырех лет до десяти, и никаких расстрелов), чем сообщаемые в данной работе. Причиной таких сведений и устных сообщений очевидцев-односельчан, скорее всего, является то, что для них все обвиняемые были, в первую очередь, чужими людьми. До которых им, по большому счету, не было никакого дела. Чужое горе ранит не так, как свое. Да и подзабылось уже все изрядно.

Автор был бы очень рад узнать, что он ошибается (насчет расстрела Роберта Оренбурга), и получить доказательство этой ошибки. Хотя это ровным счетом ничего уже не изменит.

Старожилы Марьевки до сегодняшнего дня убеждены, что их(!) Роберта вообще не привлекали к ответственности и не наказывали. Мол, не было за что. ("Он так помогал людям, он так много их спас! Некоторых - даже из-под расстрела! Его просто перевели куда-то, на другое место жительства. Возможно, на Донбасс.")
В бессердечность системы эти люди не хотят верить до сих пор...

* * * * * * *

Подобные разборки с пособниками немецких оккупантов были в тот период если и не массовыми, то довольно частыми. Ведь в каждом оккупированном населенном пункте немцы устанавливали подобие местного самоуправления.

Тогда, когда суду подвергались "простые" полицейские ("полицаи"), преступления которых были уж слишком очевидными, проводились и открытые, показательные, а то и выездные заседания Военного трибунала, с публикой в зале. И тогда уж обвиняемые получали на всю катушку, по всей строгости закона. И даже с его перехлестом (за счет квалификации преступлений по более ответственным статьям и пунктам уголовного кодекса).

В приложении приводится пример одного такого показательного процесса, в одном из соседних с Беленькой сел, когда перед судом ВТ предстали полицейские, бесчинствовавшие в своем селе в период немецкой оккупации (но, все же, никого не убившие). Представляют интерес стиль изложения статьи (конечно же, повторяющий стиль самого обвинения), используемые характеристики и эпитеты (не только к обвиняемым, но и ко всем "фрицам", вместе взятым), а главное - приговоры. Смотреть здесь .

Если кому-то не нравятся сделанные мною в этом газетном материале акценты (выделения цветом), можно просмотреть тот же материал в изначальном (и гораздо более крупном) виде здесь .

После ознакомления с этим материалом, сомнений в том, что мог быть расстрелян и Роберт Оренбург, практически не останется ни у кого.

* * * * * * *

Семейство Иосифа Оренбурга, несмотря ни на свою ссылку, ни на заключение Ивана Семеновича, долгие годы поддерживало контакты с семейством Ковалей. Уж слишком многое их связывало. И самоотверженная работа на этапе становления колхоза, и прочные внутрисемейные традиции в каждой из семей, и сильная дружба девушек, и похожие судьбы в годы войны. И даже после ее окончания.

Эти люди были внутренне убеждены в своей фактической невиновности, несмотря на приговоры суда. Это позволяло им (насколько это было возможно в такой ситуации) не терять присутствия духа и держать головы высоко поднятыми. Даже и в крайне непростой для каждого новой обстановке.

Переписка между Оренбургами и Ковалями была не слишком частой, но не прекращалась практически никогда.

В первые послевоенные годы семейство Оренбургов проживало в ссылке на ж.д. станции Лименда в Архангельской области, на Севере нынешней РФ.

Там их в 1946 году навещали сестры Таисия и Лидия Коваль (которые ездили туда еще и для того, чтобы спасаться от голода 1946/47), а в 1947 г. - даже и Иван Великоиваненко, сразу после женитьбы на Лиде.

Свободолюбивая и неугомонная Эльза в середине 50-х годов в неофициальном порядке приезжала (и даже несколько лет нелегально жила) в Запорожье, мотаясь межу ним и Лимендой, где тогда еще оставались ее родители.

Жива ли еще сама Эльза - неизвестно. В любом случае, она прожила исключительно интересную, хотя и трудную жизнь. Хочется надеяться, что обстоятельств своей жизни от своих потомков она не скрывала.

Забегая на целую эпоху вперед (и не одну!), необходимо, наконец, восстановить историческую справедливость в отношении практически всего украинского населения, не по своей воле оказавшегося в немецкой оккупации в годы 2-й мировой войны и вынужденного выживать в ней любыми способами, в том числе, долгое время считавшимися позорными или преступными. Это надо сделать уже в этом месте повествования, чтобы не ждать справедливости так же долго, как ее ждала (и уже перестала ждать) вся Украина в годы коммунистического правления.

17.04.1991 года, еще до обретения государственного суверенитета Украины, был принят Закон "О реабилитации жертв политических репрессий на Украине" № 962-ХІІ, который восстановил добрые имена и попранные ("пораженные") права почти всех репрессированных украинцев, начиная с 1917 года. (Полный текст Закона). Не распространялся закон только на осужденных по статьям "измена Родине", участников карательных операций, а также лиц, совершивших преступления перед человечеством (и другие доказанные тяжкие преступления). Доброе имя возвращалось и осужденным, и ссыльным, и лишенным политических прав. Для живых была предусмотрена серьезная денежная компенсация, а срок необоснованного (с точки зрения этого закона) лишения свободы в трехкратном размере зачислялся в трудовой стаж. Предусматривалось и возвращение ранее конфискованного имущества (или его стоимости), в том числе, наследникам репрессированных.

К сожалению, Закон долгое время оставался, по существу, только декларацией о намерениях. Потому что большинство соответствующих уголовных дел содержали большое количество документов с грифами "Секретно" и "Совершенно секретно", а их секретность все еще оставалась в силе.

Тем, кто каким-то образом догадался бы сделать соответствующий запрос в прокуратуру, справка о реабилитации могла быть выдана уже тогда. Несмотря даже на секретность отдельных документов и дела в целом. Да только как об этом можно было догадаться?

Персональные дела репрессированных, из-за их огромного количества, пересматривались очень медленно. И по-прежнему прятались от "посторонних" взглядов. А предусмотренный законом срок подачи заявлений на компенсации (три года) быстро истекал.

Правда, можно попробовать затребовать справку о реабилитации, и тогда, наверное, начнется отсчет нового трехгодичного срока подачи материальных претензий.

28-29 июня 1993 года дошла, наконец, очередь и до дела И.С.Коваля. Прокуратура Запорожской области пересмотрела все его материалы и пришла к следующим выводам:

Официальное основание реабилитации, записанное в этом документе, - "отсутствие совокупности доказательств" - является не более чем попыткой органа безопасности спасти свое лицо и красиво (насколько это возможно) выйти из сложившейся ситуации.

На самом деле главным основанием реабилитации практически всех репрессированных является признание государством, как указано в преамбуле к Закону № 962-ХІІ, "прямого беззакония и произвола", а также "массовых репрессий, которые совершались сталинским режимом". Отказ государства считать противозаконными и "антисоветскую агитацию", и "распространение" [так называемых] "заведомо неправдивых измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй" (Ст.1). Признание многих прежних законов антигуманными и не демократичными. А также, пусть и не зафиксированной в этом Законе прямо, вынужденности действий населения (практически всего населения страны!) на временно оккупированной территории в годы 2-й мировой войны.

На это же, кстати, указывает и само словосочетание "совокупность доказательств, подтверждающих обоснованность привлечения к ответственности". Ибо эта совокупность начинается с квалификации тех или иных поступков в качестве законных или противозаконных. (Существует ли вообще предмет рассмотрения в суде). И должна включать в себя анализ состава всей совокупности отдельных поступков "правонарушителей", их мотивов, следствий и реальной персональной ответственности за них. А ничего такого и близко не было.

Так или иначе, Иван Семенович признан полностью реабилитированным по закону от 17.94.91.

Да только никто из его родных и близких ничего об этом по-прежнему не знал. Не догадывались делать запросы . А прокуратура не считала нужным рассылать соответствующие извещения по своей инициативе (Закон ведь этого не требовал!) Кроме того, документы следствия, как и ранее, оставались секретными.

Но в период президентства В.А.Ющенко он издал указ о рассекречивании документов, касающихся всех реабилитированных лиц.

Рассекретили. Но народ то все равно не знал, что, где и о ком можно узнать. А главное, можно ли вообще узнать что-либо. Получился, как бы, замкнутый круг: чтобы узнать о реабилитированном, надо было знать, что он реабилитирован. А знать, что он реабилитирован, можно было (как тогда казалось) только ознакомившись с документами.

Это было распространенной логической ошибкой. На самом деле уже давным-давно можно было узнать о самом факте реабилитации через органы прокуратуры. А вот ознакомиться с материалами следствия стало возможным только в последние годы. (Что и сделал автор данной работы).

К сожалению, все дети И.С.Коваля так и умерли, не зная, что их отец реабилитирован.

Хорошо еще, что хоть внуки узнали.

Чтобы лучше понимать взаимосвязи персонажей и причины многих их поступков в исторических хрониках приходиться совершать экскурсы во времени, в обе стороны. Это позволяет более тщательно рассмотреть каждого из них. Если бы они и все их поступки были расписаны в строго хронологическом порядке и вперемешку с другими действующими лицами, они (персонажи) могли бы показаться менее значительными, чем были на самом деле. Например, наше следующее действующее лицо - С.Е.Павловский. На первый взгляд, не имеющий никакого отношения к данной работе и людям, в ней описанным. Но только на первый...

Особенностью данной главы является то, что в ней представлена не только официальная биография этого известного в Запорожской области врача, но и одна из существующих легенд вокруг его имени, а именно - легенда о возможном проживании Павловского в оккупированной Беленькой (а, значит, о возможной его связи с главным нашим персонажем этого периода - И.С.Ковалем), а также дан ее анализ и авторская реконструкция событий, пытающаяся увязать официальные сведения с неофициальными, являющимися содержанием этой легенды. Без утверждения, что все содержание этой реконструкции соответствует действительности.

Используемые для такой разработки персонажа предположения (а их не так уж и много) всякий раз четко выделены соответствующими шрифтами. (Как и явные противоречия и сомнительные моменты в имеющихся данных).

Выделены, как обычно в данной работе, и общие рассуждения. Нет никаких сомнений, что читатель разберется, что к чему.

Такой подход (и с такими оговорками) использован в связи с серьезными пробелами в сведениях о докторе, с одной стороны, и недостатком данных о событиях в Беленькой, с другой. Они просто нуждаются друг в друге.

Хотя существование легенд само по себе, в принципе, - сугубо позитивный момент. Это весомое доказательство популярности личности, о которой они создаются. Важно только, чтобы легенды эти не создавали кривотолков.

К сожалению, процесс возникновения легенд и их содержание являются не управляемыми, поэтому иногда получается именно так. Тем более, что многие, даже весьма сомнительные, сведения о Павловском после более подробного их изучения начинают представляться уже вполне подходящими к его биографии и даже начинают выглядеть вполне правдоподобно.

Вот к чему на деле приводит недостаток информации. Причины, по которым Павловский стал персонажем данной работы, окончательно прояснятся позже. Но об одной из них уже сказано - существование легенды, увязывающей доктора Павловского с Беленькой, ее жителями и ее историей в период немецкой оккупации.

Фигура Павловского (фамилия, используемая без имени-отчества, дальше все время будет подразумевать именно Степана Ефимовича) является исключительно интересной, а, главное, весьма характерной для всех персонажей настоящего жизнеописания (как и практически всех людей своей эпохи).

Но давайте перейдем, наконец, к биографии Павловского и ее анализу. При этом будем отталкиваться от данных, приведенных в указанном выше фильме, изначально предоставленных, очевидно, сыном С.Е.Павловского, Борисом Степановичем, историком, бывшим доцентом ЗНУ, а ныне - председателем его профкома, а также сведений, изложенных в книге М.Чабана "Діячі Січеславської Просвіти" (применительно к личности Е.А.Павловского, отца рассматриваемого в данной главе в качестве главного персонажа, "нашего" доктора).

Отцом Степана Ефимовича Павловского был бывший православный иерей (священник), по окончании Томского(!) университета ставший одним из известнейших земских врачей Сичеславщины (так одно время назывался Екатеринославль/ Днепропетровск), "малороссийский" патриот, интеллектуал и просветитель Ефим Арсентиевич Павловский (на фото слева). Ефим Арсентиевич несколько раз направлялся за границу (за счет земства, хотя был не таким уж и бедным человеком) на стажировки в качестве врача, благодаря чему достиг высокого уровня практикующего врача-хирурга. В военное время, когда уже шла первая мировая война, был врачом военного лазарета, а уже по этой должности - офицером среднего ранга, предположительно, - майором. Был в свите губернатора во время приезда в город царя/императора Николая Второго (в 1915 году) на освящение храма своего покровителя Николая Чудотворца из Мир Ликийских.

Через несколько лет после этого лично встречал хлебом-солью самого Деникина, освободившего (на время) Екатеринославль от большевиков (с шуткой-подковыркой "Не тот казак, что победил, а тот, что увернулся").

Все это большевики впоследствии ему не один раз припомнили...

Его сын, главный герой данной главы, Степан Ефимович Павловский родился в 1909 году, в селе Михайло-Лукашево (бывший Александровский уезд бывшей Екатеринославской губернии, на левобережной ее части), Степан учился в обычной Екатеринославской гимназии, которую окончил предположительно в 1926 году, в возрасте 17 лет, или немного позже, с учетом идущей в это время первой мировой войны, двух революций 1917-го года и довольно продолжительной гражданской войны. За счет этих потрясений последующее поступление Павловского в Днепропетровский (к тому времени) медицинский институт состоялось только в 1929 году. А, может, он просто не с первого раза прошел по конкурсу; в вузах, особенно, медицинских, такое бывает. Запись об этом имеется в дипломе врача; лучше она видна в правой части представленного далее видеозахвата - "з вересня 1929". (Фото Степана этого периода - справа).

А по словам сына Бориса Степановича (и закадрового дикторского текста в фильме) - в 1928. И там же звучит сообщение о том, что первоначально Степан не смог поступить в институт из-за квотирования абитуриентов по их социальному происхождению (у Степана - духовенство, его отец сначала был священником).

Это похоже на реальное положение вещей, но не менее похоже и на обычную семейную легенду. Но нельзя полностью исключить того, что наш абитуриент не сразу прошел и сквозь сито еще одной "квоты" - национальной. Если кому-то казалось, что его фамилия и отчество напоминают еврейские.

В биографии Павловского это никак не комментируется, но не исключено, что как раз в этом случае и сыграл свою роль социальный фактор.

Аресты отца в 1920-м и 1929-м (с заключением), его "освобождение" в 1930-м (16.04.30), но с немедленной ссылкой в глухое село Сандету в глубинке Ростовской области (на три года) - вот из-за этих "семейных" обстоятельств Степану задерживали выдачу диплома в течение 8 (восьми) лет!.

В 1933 году Степан успел еще (после завершения всей программы обучения в институте) пройти практику-стажировку у своего отца (в этой самой Сандете). Утверждают, что благодаря этому, они оба избежали страшного голода этого года. В отношении отца с этим можно согласиться. Но что в этом смысле дали несколько месяцев Степану?

А потом произошла своеобразная рокировка (и это во все том же, 1933 году): сына направили (сразу после института!) на работу главным врачом (и это - без вручения диплома!) районной больницы в Большой Белозерке (нынешняя Запорожская область, левобережная ее часть, в районе современного Энергодара), а его отцу разрешили работать там же - обычным врачом. (Кто из них тогда реально лечил, особенно, на первом этапе, - большой вопрос). Это, конечно, не случайное совпадение, а результат большой организационной работы сына.

В 1935 году отец снова вернулся в свой любимый Днепропетровск (хотя и на никудышнюю должность врача, в самой захудалой больнице водного транспорта), а Степан оставался в Большой Белозерке, согласно официальной биографии, - до самого 1941 года. И все время - в качестве главного врача. И все время - без диплома на руках. Совмещая пять(!) специальностей, работая сразу на пяти (!) ставках, то есть, получая за это пятикратную оплату. (За одно рабочее время, между прочим). Тем не менее, выдачу диплома Степану Ефимовичу все еще задерживали. В том числе, и из-за очередного ареста его отца (28.03.38).

Стоит ли доказывать, что вернуться куда-либо можно только тогда, когда раньше ты уже здесь бывал? И что вернуться домой (или как домой) можно только в хорошо и давно знакомое тебе место? А вернуться в родное село может только тот, кто в нем рожден или жил в нем так долго, что успел с ним породниться?

Что это, обычный журналистский штамп или случайно допущенная авторами фильма ошибка? Не думаю. Уверен, что данный текст неоднократно проверялся редактором фильма.

А вот кто-то из родственников Павловского, на волне эйфории, возникшей в связи с приближавшимся празднованием его 100-летнего юбилея, вполне мог произнести (или написать) такие "красивые" слова. А именно они и раскрывают правду о существующей таки его связи с Беленькой. Связи, которая могла установиться только во время немецкой оккупации (так как все другие периоды его жизни, до 1946 года, официально заполнены совсем другими событиями и фактами).

Чисто ХРОНОЛОГИЧЕСКИ, вся довоенная биография Павловского может оставаться достоверной и, вместе с тем, стыковаться с фразой о его возвращении домой, в родное село (Беленькую) только в том единственном случае, если в 1941 году, сразу после долгожданного получения своего диплома, в обстановке общей неразберихи в городе (в связи с приближением к Днепропетровску немецких войск, которые овладели им всего через месяц после этого - 25.08.41), молодой врач больше не смог вернуться в свою Большую Белозерку (находившуюся на левом берегу Днепра) и попал в оккупацию, уже при которой оказался в Беленькой.

Другого способа соединить эти два блока информации не существует.

Попробуем реконструировать события тех дней в более подробном виде. Все могло развиваться следующим образом.

Восемь лет обходился Павловский без своего диплома, а как только "стукнула" война, решил срочно его истребовать. И явился для этого в Днепропетровск.

Что это, простое совпадение? Или опасение, что в ходе войны документы института могут пропасть? Или какой-то особый личный план? Например, стать военным хирургом РККА. (В расчете на то, что военная медицина обеспечена лучше, чем сельская. Да и хирургии в ней явно больше!) Скорее всего, и то, и другое.

Еще молодой (31 год), но уже попрактиковавший (8 лет) врач, теперь уже и с дипломом на руках, несомненно, тут же попытался устроиться на более интересную работу в Днепропетровске. Действовал, конечно, через своих друзей - соучеников по институту (он просто не мог не встретиться с некоторыми из них), а то и через старых знакомых отца - профессионального врача. Скорее всего, ему пришлось обращаться не в одно место. В царящей панике и неразберихе решить этот вопрос сразу ему, наверное, не удалось, и именно поэтому он задержался в городе на некоторое время.

Одновременно с этим Степан, вне всякого сомнения, пытался разыскать и координаты своего отца, посаженного в июле 1939 года (после предварительного заключения в марте 1938) в Днепропетровскую тюрьму, из-за чего их связь (и та - только почтовая), конечно, была ослабленной, а то и совсем прерванной. Тем более, что к этому моменту (с декабря 1940) отец был уже отправлен куда-то в Казахстан (как оказалось позже, - в Караганду). На выяснение этого младшему Павловскому тоже понадобилось какое-то время. А оно тогда всеми организациями использовалось для срочного сворачивания своей деятельности и подготовки к эвакуации. А тут какой-то назойливый посетитель с расспросами/запросами о каком-то там враге советской власти...

Возможно, у Павловского были и другие, сугубо личные мотивы задержки в городе. Мы ведь ничего не знаем, ни о его родственниках, ни о симпатиях юношеских и студенческих лет...

И тут вдруг появились немцы. Которых ожидали и опасались, но которые все равно появились раньше, чем можно было подумать.

По рассказам очевидцев, их появление в городе было настолько внезапным, что во время заседания горисполкома председатель потребовал тишины из-за возникшего в коридоре шума. Выглянули, а там уже немцы с автоматами... (Эта сцена абсолютно реальная и достоверная).

Возможно, Павловский таки двинул со своим дипломом на место прежней работы. Хотя бы для того, чтобы рассчитаться и забрать свои личные вещи. Естественно, через Запорожье. (Мог еще планировать и трудоустройство в самом Запорожье). Ехал по правому берегу (шоссе проложено именно по нему), чтобы переправиться через реку по Днепрогэсу или мостам Стрелецкого. А на половине дороги к Запорожью внезапно появились немцы (ведь здесь это случилось уже примерно 18 августа, на неделю раньше, чем в Днепропетровске). И всех находившихся там (и проживавших, и двигавшихся по дорогам) немцы одним махом накрыли. Люди, сами того не ожидая, сразу оказались в самой гуще фронтовых действий. Под артобстрелом обеих сторон (сначала одних, и тут же - других).

А дальше пришлось бежать уже в ту сторону, где падало меньше снарядов. Да еще поначалу так, чтобы не попадаться на глаза вооруженным немцам - ночами, выбирая ложбинки, посадки и поля. Так постепенно и до Беленькой добрался. Где и решил остановиться. Потому что любое дальнейшее перемещение стало физически невозможным и бессмысленным.

Разве события не могли развиваться именно таким образом?
В обстоятельствах того времени было гораздо проще оказаться в оккупации, чем избежать ее. Особенно, находясь на правом берегу Днепра в районе Запорожья.

После реализации такого сценария, а затем - и после проживания в оккупированной Беленькой, можно было позже (после войны) и возвращаться сюда, "домой", "в родное село".

03.04.2010 газета "Запорожская правда" написала:

"Після вузу Степана Павловського направили до села Велика Білозерка. Там він став головним лікарем, там його застала війна. Фронт наближався до Білозерки, в лікарню надходили поранені бійці й біженці, хірург не виходив із операційної… Війну Степан Павловський закінчив у Кракові - майором медичної служби"

В этой заметке практически вся война, по крайней мере, основная ее часть, скрылась за тремя маленькими точками... Очень хотелось бы заглянуть за них! Полностью проигнорирован неимоверно сложный, опасный, но интересный момент получения Степаном диплома 26.07.1941

Ничего не сообщается ни о местах фронтовой работы Павловского, ни о его коллегах-сослуживцах, ни о раненных и спасаемых им бойцах-пациентах. И даже о лицах, представленных на фотографиях военных лет. А ведь есть еще, наверняка, и такие фото, которые на суд общественности даже и не выставлялись...

Именно отсутствие широкого доступа к этой информации и делает столь живучей передаваемую из уст в уста легенду об оккупационном этапе жизни Павловского в Беленькой. Как бы не избегали его родственники даже расположения в одной фразе слов "Павловский" и "оккупация".

Для того, чтобы после получения диплома в Днепропетровске (26.07.41) Павловский умудрился таки снова оказаться в своей Великой Белозерке (и даже делать там операции раненным и беженцам), должно было случиться чуть ли не настоящее чудо. Для этого Павловский должен был пересечь Днепр под немецкими бомбежками сразу же после получения диплома, в тот же или в один из ближайших дней. Только зачем тогда было вообще его получать? Ведь в Великой Белозерке Степан благополучно работал и без диплома, в течение 8 лет! И вдруг "приспичило". Нет, Павловский явно пытался найти более интересную работу. И ни за что не покинул бы Днепропетровск, не попытавшись это сделать.
Представленная выше автором реконструкция событий августа-41 по своей сути и содержанию представляется намного более реалистичной и вполне правдоподобной. А, может, именно так все и происходило.

Но о каком возвращении в родное село Беленькое тогда может идти речь? Кажется, что в биографии Степана Ефимовича места ему совсем не находится.

Но даже эти разные, кажущиеся абсолютно несовместимыми, сведения, вполне могут быть совмещены и взаимоувязаны. Ведь славный боевой путь военного врача-хирурга можно было пройти и за более короткий отрезок времени войны, например, с начала 1944 года, после реального освобождения правобережной части Запорожской области. Работы хватало еще надолго. Ведь война после этого продолжалась еще полтора года!

То есть, жизнь в оккупации и участие в военных сражениях на фронтах ВОВ - вполне совместимые вещи. И теоретически, и практически. (Ближайшее тому свидетельство - судьба отца автора этой работы).

В двусмысленную область рассуждений исследователя ввергают и во многом странный повторный призыв Павловского на службу в армию в 1946 году (очень напоминающий принудительные работы по приговору трибунала), и, еще более, - его повторная демобилизация в 1953, удивительным образом совпадающая во времени со смертью Сталина и последовавшей вслед за ней практически всеобщей амнистией.

Не слишком ли много совпадений? "Одно совпадение - случайность, два - статистика, три - уже закономерность".

Именно из-за этих "совпадений", распространители легенд о Павловском и считали, что его повторный призыв на службу - это не слишком хорошо завуалированное его наказание за проживание в оккупации, а прибытие в Беленькую в 1953-м - его освобождение по амнистии из-за смерти Сталина.

Параллельно всплывает еще одно непонятное обстоятельство: в то время, когда "наш" Павловский (Степан) снова, повторно, отправился на военную службу (к сожалению, год этого события не известен), его отец прибыл в Беленькую. Что могло заставить его сделать это, если только не проживающая там невестка и внуки, надолго оставшиеся без поддержки мужа и отца?

Если предположить, что Беленькая - родное село супруги Павловского, Надежды (в другом месте - Анастасии) Гавриловны, то это только подтверждает версию об оккупационном периоде жизни Степана. По крайней мере, пока Степан был на "повторном призыве", все остальные его родственники почему-то жили в Беленькой. Хотя вся их довоенная жизнь проходила совсем в других местах.

Очень во многом, связанном с личностью С.Е.Павловского, постоянно присутствует какая-то недосказанность. Как и у большинства людей того времени. Но только ли из-за "неблагонадежного" отца?

Кстати говоря, и история женитьбы С.Е.Павловского в телефильме не выглядит ясной и однозначной. Типа "собирался, но...", а потом, как ни в чем не бывало,- жена, да и все. (Та же самая ли?)

В 1948 - 1952 годах, почти в 80-летнем возрасте, Павловский-отец все еще находился на трудовом посту и работал врачом, теперь уже - в Беленькой. Чудеса, да и только! (Замещал, на работе и в семье, отсутствующего Степана).

Весомым "фронтовым" аргументом хирурга Павловского является широко практиковавшееся им умение проводить операции почти без обезбаливания. Об этом, хотя и в довольно сдержанных словах, в своем телевизионном интервью говорит, например, нынешний главврач Белянской больницы П.Ю.Коваленко. Минимизация средств анестезии, по мнению Павловского, способствовала более качественному и быстрому выздоровлению пациентов после операции.

То же самое могут сказать и многие больные, оперировавшиеся Павловским. Резал он, не взирая на боли, плач, стоны и мольбы. В данном конкретном случае - это уже личное заявление автора данной повести, бывшего пациента Павловского, находившегося под его ножом без наркоза в течение нескольких часов.
И это, кстати, вторая причина, из-за которой данный персонаж попал на страницы данной семейно-исторической хроники. Он тогда, видимо, думал, что это сойдет ему с рук безнаказанно. Ан, нет! Пришла очередь автора повести "резать"! И тоже по живому, без анестезии...

Правда, всех пациентов Степана Ефимовича (уже в мирное время) перед операцией предупреждали, что хирург он строгий и жесткий. Но зато квалифицированный, надежный, практически всегда гарантирующий ожидаемый результат, и вообще не имеющий смертельных исходов операций.
Но применение им такого же подхода в отношении 12-летнего мальчика, все же, вызывает, как минимум, недоумение. Повторно на операцию к нему (любую) никто и никогда уже не шел.

Видимо, такой опыт Павловский приобрел как раз в фронтовых госпиталях 1944 - 1945 годов, а позже закрепил его Запорожском военном лазарете, с 1946 по 1953 год. Подопытных (и отнюдь не кроликов) там хватало, в избытке.

То есть С.Е.Павловский, скорее всего, проживал таки в оккупированной немцами Беленькой. Местные жители его не слишком хорошо запомнили, потому что не знали его раньше, до войны. Ведь он появился в селе уже по ее ходу (хотя и в самом начале).

* * * * * * *

Автор приносит свои извинения ныне живущим родственникам Павловского, если сведения, изложенные в данной хроникально-документальной повести, покажутся им бросающими тень на светлую память о Степане Ефимовиче.

Ничего предосудительного в его действиях, конечно же, не было. В любом варианте.