Часть 2. В ЖЕРНОВАХ ВТОРОЙ МИРОВОЙ

Глава 4. Оккупация запорожского края (1941 - 1943)

Начало войны
Запоздалое обращение Сталина к народу
"Ополченцы" забытой богом и властями Беленькой
Бегство красноармейцев
Первый день оккупации села
Трагедия в плавнях
"Новый порядок"
Оккупанты, "предатели" и один красноармеец  
Партизанское движение в Беленькой
Героический рейд "сталинского сокола"
Незваные постояльцы
Начало секретного романа
Малоизвестные аспекты жизни в оккупации
Вывоз молодежи на работу в Германии
"Предатели" и подпольщик-партиец

       От Черного моря до Германии и обратно домой
Краснофлотец. От "Коминтерна" до "Беспощадного"
Самый черный день в истории Черноморского флота
Сухопутная одиссея моряка-черноморца 

Под аккомпанемент музыкальных фильмов "Волга-Волга", "Свинарка и пастух", "Цирк", а также популярных песен из патриотических фильмов "Семеро смелых", "Трактористы", "Если завтра война" приближался 1941 год.

Пока радио неизменно приносило только хорошие новости: доблестная Красная Армия присоединила к СССР Западную Украину и Западную Белоруссию, отобрала у румын Бессарабию, показала сою силу в Монголии и Финляндии. Никто нам не страшен, одолеем, если понадобится всех! Закидаем шапками, выметем метлой, задавим любого врага в его логове!

Правда, по тому же радио говорили что-то и о поочередном завоевании Гитлером чуть ли не всех европейских стран, но нам ведь это только в радость, ведь Германия была официально объявленной едва ли не нашим союзником! Правда, ветеранам первой мировой войны в в надежность этого "союзника" верилось мало.

Радовались таким новостям и немецкие колонисты, в Беленькой и в окрестных селах. Но радовались все более тихо и настороженно. А потом и совсем затихли.
А по радио и на улицах стали говорить о каких-то паникерах и провокаторах.

Но вот наступило 22 июня 1941 года. И радио вдруг заговорило металлическим голосом Левитана: "Без объявления войны...", "вероломно атаковала...". А в конце, как заклинание, - "Победа будет за нами!"

Даже не сразу поверилось, что это уже война. Но ведь сказано, что немцы атаковали на всем протяжении западной границы СССР, и уже в первую ночь совершили бомбовый налет на Киев! Да как такое могло случиться?

Страна прильнула к радиоприемникам и репродукторам. Ждали, что в этой ситуации скажет товарищ Сталин.

А дорогой товарищ Сталин как будто оцепенел и никак ничего не говорил. И день, прошел, и второй, и третий… Народ недоумевал. Что делать? Как быть? Что же теперь будет? Почему ничего не говорит любимый вождь и отец всех народов? Тот, который знает ответы на все вопросы. И которых от него все так ждут!

Сообщил о создании Государственного Комитета Обороны, который "призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина - Сталина" (!) "для разгрома врага, для победы".

"Вперед, за нашу победу!"

Вот и все. Крайне мало конкретики, больше лозунгов и оправданий. Все еще "вперед", а потеряны уже десятки городов и вся Прибалтика. И ни слова о возможности (и необходимости) организованного отступления или эвакуации. И о том, что делать людям, попадающим в зону оккупации.

Какая эвакуация! Какая оккупация! Никогда вражеский сапог не будет топтать нашу землю! Ведь доблестная РККА (Рабоче-крестьянская Красная Армия) всегда будет громить врага только на его территории!

Именно такими были "гениальные" идеологические лозунги и установки Сталина и его окружения того времени. А во что они вылились, помним мы все...

Обращение Сталина было крайне запоздалым, недостаточно правдивым, конкретным и содержательным. И, частично, обусловившим многое из того, что произошло позже.

(Полный текст обращения Сталина)

Недоумевал весь народ, недоумевали и жители Беленькой. Время шло, а никаких конкретных указаний сверху все еще не поступало. Ковали очень тревожились за моряка Ваню, от которого не было ни духу, ни слуху, и за Василия (Гарнагу, Вериного мужа).

Прошел уже месяц с начала войны, прошла и большая часть второго. По тревожным сообщениям советского Информбюро была потеряна уже и почти вся Белоруссия (или вообще вся?), и огромная часть Украины. А про Беленькую власти как будто бы забыли. Ни мобилизации, ни эвакуации.

Правда, в начале августа мелкий рогатый скот колхоза (овец и коз) стали постепенно перегонять в район Бабурки, у самой Хортицы. Очевидно, имея ввиду его дальнейшую переправу на левый берег Днепра, через мосты Стрелецкого. (Удалось затем частично перегнать его только через первый мост, на остров Хортицу. Здесь он и застрял на долгие несколько месяцев).

По официальным данным, в первые дни начавшейся войны в Беленькой таки был создан так называемый "истребительный отряд" в составе 140 человек. Но он не имел никакого конкретного боевого задания и был совсем не вооружен (не считая нескольких охотничьих ружей). Так никому и не известно, куда и зачем он был отправлен. По некоторым данным, отбыл на барже, вниз по Днепру. Вместо того, чтобы защищать родное село (как и положено ополченцам). Нет ни одной достоверно установленной фамилии бойцов этого отряда, ни при его формировании, ни в числе погибших в его составе во время войны, ни среди вернувшихся домой после ее окончания.
Так существовал ли этот отряд вообще? Не является ли он всего лишь плодом воображения идеологически запрограммированных советских историков? Не означает ли это (если ополченцы существовали на самом деле), что отряд был использован в качестве пушечного мяса и бесславно погиб, о чем военные историки предпочитают умалчивать?

Тогда бывший председатель колхоза Корний Хижняк, самая авторитетная в селе личность, своим приказом объявил сбор всех мужчин для возможной их мобилизации. В каждой семье подготовили все необходимое для будущих солдат: белье, одежду, обувь, запас сухарей, сала, по бутылке самогона. Упаковали все это в вещмешки.

И на следующий день, 17 августа, несмотря на воскресенье, мужчины попрощались с семьями и с самого раннего утра явились к сельсовету. Разделились на группы, определили старших в каждой из них, выстроились в колонну по четыре и пешим маршем двинули в районный центр. Тогда это был поселок Верхняя Хортица (в наше время - это уже район города Запорожья). И было до него, между прочим, добрых 30 километров.

Значительную часть пути шли в изнурительную жару. Ближе к концу дня, наконец, добрались, подошли к военкомату. Руководитель отряда пошел к военкому.

Через несколько минут оба появились на крыльце - красный, злой и потный военком и обескураженный главарь "ополченцев".

- Какого х.. вы, ... , сюда приперлись! - орал военный комиссар - Кто вас сюда приглашал? Кому вы тут нужны? Тут и без вас проблем хватает! Сегодня воскресенье! Вы бы еще в 2 часа ночи явились! Лучше бы занимались своими делами и ждали распоряжений! Герои нашлись! Пошли вон отсюда!

Такие "указания" прозвучали, конечно, как гром среди ясного неба.

Но можно понять и военкома, действовавшего (а можно сказать, и бездействовавшего) в экстремальных условиях прямой угрозы вторжения немцев уже в ближайшие дни (или даже часы), о которой он, конечно, был осведомлен гораздо лучше, чем крестьяне в своем селе. И наверняка получавшего кучу противоречивых команд от своего руководства, но так и не получившего нужной. Но разве до судьбы этих сел и их жителей было командованию Красной Армии, когда под прямой угрозой уже находились Запорожье, его новенькие металлургические заводы и Днепрогэс!

Как выяснилось уже после войны, реальная мобилизация мужского населения в Верхне-Хортицком районе после нападения Германии на СССР вообще не была проведена. Никто до сих пор так толком и не смог ни объяснить, ни даже понять, почему это случилось.

По мнению автора, логическое объяснение этому может быть найдено в составе населения данного региона, значительную часть которого еще с екатерининских времен составляли этнические немцы. Здесь они органично и существенным образом заполняли собой все слои общества, от рядовых тружеников до руководителей хозяйств, предприятий и организаций. Среди них, конечно, были и такие, которые видели в войсках Германии не будущих захватчиков, а представителей их исторической родины, освободителей от ненавистного сталинского режима. Поэтому вышестоящие власти просто не доверяли местному населению. А если и доверяли, то не очень.

Среди многих других этнических немцев, занимавших довольно важные должности в районе, был и некий Клугер, как раз работавший помощником военкома В-Хортицкого района в предвоенные годы.

Разве не правомерно предположить, что именно он (или кто-то другой, такой же, как он) и притормаживал мобилизацию, "утеряв" в нужный момент ту или иную бумагу свыше (если она даже и поступала)? Ведь перед этим, в течение многих лет, обвинения во вредительстве сплошь и рядом предъявлялись миллионам советских граждан, вообще не имевшим к вредительству ни малейшего отношения. Тем самым вредительство как таковое руководством страны официально признавалось, причем, в качестве массового явления. Значит, по крайней мере, отдельные случаи реального вредительства тоже имели место. (Вне всяких сомнений). Именно их и вскрывали лучшие представители НКВД того времени, в меру своих способностей и сил. Так почему бы и упомянутому аппаратному работнику районного военного комиссариата не быть одним из таких вредителей?

Скорее всего, именно этот Клугер и отправил домой наших добровольных "ополченцев" из Беленькой. Даже в случае, если он лично и не был никаким гипотетическим вредителем. А просто в связи с повсеместной общей неразберихой и неорганизованностью. Вот и все объяснение этого "загадочного" эпизода в истории войны и обстоятельств не проведенной в районе мобилизации.

Несостоявшиеся ополченцы решили заночевать на полянке у Днепра. Тем более, что ночь под Запорожьем в середине августа - лучшее время суток и всего года. Не жарко, тепло и сухо.

Перекусили, легли на траву. Говорили о войне, о семьях, гадали, что с ними будет. Любовались черным безоблачным небом, сплошь усеянным яркими звездами. Многие из которых "срывались" и раз за разом проносились по разным направлениям.

Немного напрягали только непонятные в такую сухую погоду громовые раскаты, явственно доносившиеся с запада.
Люди постарше объяснили остальным, что это артиллерийские залпы приближающегося фронта. Но более молодым в это все еще не хотелось верить.

Постепенно сон свалил таки уставших физически и морально мужчин.

Наутро в колонну решили больше не строиться, домой пошли просто толпой. Людям, не имеющим привычки к длительным пешим переходам, второй день дался гораздо труднее, чем первый. В Беленькую добрались только после обеда, часам к трем - четырем. Еле добрели. Угрюмо, молча разбрелись по своим улицам и дворам.

Участвовал в этом изнурительном двухдневном марш-броске и 47-летний И.С.Коваль.

Не ожидавшие столь скорого возвращения мужчин, женщины тихо радовались. Однако, как оказалось к концу дня, явно преждевременно.

По другой версии, все события, связанные с походом добровольцев Беленькой в райвоенкомат, происходили примерно на неделю раньше. Но принципиально это ничего не меняет. Патриотически настроенные люди с развитым чувством долга были просто изгнаны оттуда.

Жаркие летние дни на юге Украины тянутся мучительно долго. К пяти часам после полудня о приближающемся вечере еще ничто не напоминает.

Бесконечно длинным был и тяжелый, невыносимо жаркий понедельник 18 августа 1941 года. Всякий, кто имел такую возможность, свалился в непродолжительный дневной сон. Кое-кто жил в ожидании праздника Преображения, который наступал на следующий день. Село на короткое время притихло.

Но спустя несколько часов после обеда на его улицах началось какое-то необычное оживление, смотреть на которое первыми, как всегда, вывалили дети. В каждую улицу села со стороны Марьевки (с северо-запада) начали забегать люди, напоминающие солдат. Вроде бы, в военной форме красноармейцев. Только какой-то уж очень изодранной и невероятно грязной, местами - окровавленной. Кое-кто был в обмотках (это своеобразная тряпочная замена сапог), другие - вообще босиком. И почти все - без какого-либо оружия.

Их становилось все больше. И стало понятно, что это не какие-то отдельные беглецы, а вся отступающая на этом участке Красная Армия.

Тем временем весь горизонт на тарасовско-марьевской горе постепенно заполнялся огромным облаком пыли.

Далее бежали или шли уже более организованные группы воинов, многие - с винтовками-трехлинейками. Раненых везли на телегах и грузовиках. Некоторые командиры ехали в автомобилях, другие - верхом.

- Что ж это такое происходит, ребята? - начали спрашивать постепенно приходящие в себя селяне бойцов, забегающих во двор Ковалей, чтобы напиться воды из колодца.
Один солдат молча показал на все увеличивающееся облако пыли, занимающее уже почти половину неба.
- Немец, - односложно сказал другой.
- Так почему же вы бежите, а не пытаетесь давать отпор?
- Уже пытались, - грустно ответил еще один, совершенно безусый и без винтовки. - Только чем? Нам перед боем выдали по две бутылки зажигательной смеси и приказали бросать их по немецким танкам. Только тогда, когда расстояние до танков будет досягаемым, таким, что бутылку до них можно будет добросить. Большинство же с перепугу побросали эти бутылки, когда до немцев было еще гораздо дальше, а после этого что остается делать? Вот и побежали. Один парень выжидал до последнего, бросил бутылку прямо в танк, но он не загорелся. А немецкий танкист открыл башню, высунулся оттуда по пояс с автоматом и буквально изрешетил нашего бойца. Так какой смысл был в его геройстве?
- Боже ж ты боже, - начали креститься женщины.
- А где же хотя бы ваши винтовки? - спросил Иван Семенович.
- Нам их выдавали одну на троих. Сказали, что остальные должны добыть в бою. Или подхватывать у убитых товарищей.

Солдаты выливали воду на головы и убегали. Их меняли другие, поспешно пили воду и тоже устремлялись в сторону Днепра, на восток.

Скоро все стихло. Напуганные и озадаченные местные жители не знали, чего ждать и что им теперь делать.

Буквально через несколько минут после исчезновения убегавших красноармейцев улицы села стали заполняться громко трещащими мотоциклами и неспешно движущимися автомобилями. Все они были совершенно непривычными глазу. И на всей этой технике ехали солдаты в незнакомой форме. Стало до боли понятно, что это немцы.

Ни один из немецких солдат не шел пешком. И у каждого из них было по автомату.
Вместе с нескончаемым потоком немецких машин и мотоциклов деревню накрыло облако пыли, поднятое ими.
Стало еще страшнее.

В открытом, не взирая на пыль, легковом автомобиле (ведь стояла еще жара) ехали высокопоставленные немецкие офицеры, явно, - командиры всей ввалившейся в село группы.

Вдруг из одного двора навстречу этому автомобилю кинулся какой-то старик. Лиде, которая наблюдала за всем происходящим через ворота, показалось, что он был с топором. Однако на самом деле "топор" оказался сложенным полотенцем. Дед упал перед автомобилем на колени, достал из пазухи буханку хлеба, устроил ее на полотенце и протянул руки в сторону немецкого полковника. Тут же подбежала и старуха, жена этого деда, с иконой в руках.

Мгновенное замешательство немцев сменилось их улыбками. Под недовольные, хотя и приглушенные возгласы крестьян, полковник вышел из автомобиля, жестом дал команду старикам встать с колен, и принял от них хлеб-соль.

- Gut, das ist sehr gut, - философским тоном сказал немец. Потом похлопал старика по плечу, а сам, вместе с хлебом, сел в автомашину и проследовал дальше.

В старике все узнали одного из бывших кулаков, вступившего в колхоз самым последним и не по своей воле.
- От дурак! - возмущенно кричали ему одни.
- Эх, засранец ты, засранец! - стыдили его другие.
- Ничего, скоро увидим, кто дурак, - пытаясь сохранять внешнее спокойствие отвечал бывший кулак.

По одним свидетельствам односельчан, это был Йосип Чумаченко, по другим - Логвин Чиженок (сын которого, Павел Логвинович, в это время служил в армии и был коммунистом, между прочим). Возможно, что с хлебом-солью немцев встречали не на одной улице, тогда обе эти фамилии правильные.

В конце немецкой колонны ехал закрытый автомобиль-фургон, на крыше которого были закреплены направленные на все стороны репродукторы, из которых с сильным немецким акцентом неслось:

- Жители! Сохраняйте спокойствие! Немецкий солдат пришел к вам, чтобы освободить вас от банды большевиков. Германия - великая и культурная страна, она даст вам новый порядок. Мы не сделаем вам ничего плохого. Все мужчины должны собраться завтра в 9 часов утра на центральной площади. Явка строго обязательна. Невыполнение будет наказано по законам военного времени!
(Содержание этого объявления записано по памяти, со слов очевидцев).
Через каждые 100-200 метров автофургон останавливался, и весь текст повторялся. Затем он ехал дальше.

Немцы сначала не преследовали красноармейцев, бывших уже на берегу Днепра и пустившихся через него вплавь.

Как стало известно позже, для автомобилей Красной Армии кое-где были организованы переправы через Днепр, в основном, на баржах. Пехота должна была переправляться своими силами, на плотах (только откуда им было взяться? лесов в округе не было!) или вплавь. Но река тогда была еще весьма стремительной, несмотря на возведенную плотину Днепрогэса, поэтому без хотя бы подручных средств через Днепр могли переплыть очень не многие. Особенно, в обмундировании. Да еще будучи истощенными боями.
Те, кто тем или иным способом, все-таки, добирался до левого берега, чувствовали себя в безопасности, пусть и временной. В плавнях можно было и отдохнуть, и отоспаться. Тем более, что покидать левый берег сразу красноармейцам не разрешали, чтобы сдерживать немцев на водном рубеже, если бы те решили форсировать реку сходу.
Да и не так просто было бы покинуть днепровские плавни, потому что их ширина напротив Беленькой составляла около 15-20 километров. Немногие лесные дороги в них были малозаметными и очень извилистыми, многих из них не знали толком даже местные жители. Кроме того, плавни были сплошь изрезаны проливами, заливами и узкими рукавами Днепра. Для их преодоления постороннему человеку надо было бы потратить, как минимум, двое - трое суток.

Немецкая колонна, наконец, остановилась. Немцы, въехавшие в село, явно не рассчитывали ни на какое сопротивление со стороны местных жителей. И никаких подвохов, похоже, тоже не ожидали. Было видно, что им не пришлось сталкиваться с ними на всем протяжении предшествующего пути.

Из колодцев, ведер и кружек, из которых еще полчаса назад пили отступающие (точнее, убегающие) красноармейцы, теперь пили воду немецкие солдаты. А самые нетерпеливые начинали тут же мыться, раздеваясь догола и не обращая ни малейшего внимания ни на своих сослуживцев, ни на местных жителей, включая женщин и девушек. Те же, видя такое безобразие, стыдливо убегали.

Офицеры давали команды солдатам, кому в каком доме следовало расположиться на ночь. Хозяевам же домов (теперь уже бывшим) и членам их семей офицер без всяких церемоний давал команду покинуть дома ("Weg, weg!"), жестами рук показывая, что они должны уйти ночевать в сарай.

Невесело было выполнять такую команду, но приходилось. А что делать?
Единственно, что могло утешить в такую минуту, так это то, что немцы, вопреки опасениям, не проявляли никакой особой агрессивности.

В Беленькой, как и в большинстве других окружающих сел юга Украины, дворовые постройки тогда были такими, что сарай являлся прямым продолжением дома, так что снаружи различие между жилой частью дома и пристройками для хранения урожая (и далее - для домашних животных), было почти незаметным. Поэтому получилось так, что с первого дня оккупации крестьяне жили под одной крышей с остановившимися в их домах немцами.

Немцы тем временем садились вокруг стоящих прямо на улице столов (которые есть в любом дворе на юге Украины) или прямо на траву и доставали свои съестные припасы: тушенку, сухари, галеты, маргарин, сахар, чай и даже шоколад. Некоторые из них, завидев оторопевших детей, отламывали кусочки шоколада и угощали их. Запасов продуктов Ковалей остановившаяся у них группа немецких солдат даже не пыталась разыскивать. Единственное, что позволил себе один из солдат-оккупантов, - вынес из сарая пару свежих сырых яиц и тут же с видимым удовольствием выпил их, даже без хлеба и соли.

Над селом угрожающе проносились большие группы немецких самолетов, которые сбрасывали бомбы на Днепре и за Днепром. То есть, на отступившие и отступающие далее войска Красной Армии. Но те всячески укреплялись в плавнях, пытаясь не допустить форсирования реки немцами в ближайшие дни.

В первый же день оккупации Беленькой немецкими войсками в центре села прозвучал и мощный взрыв. Как оказалось, им был взорван памятник Ленину.

Замешкавшихся красноармейцев, так и не сумевших переправиться через Днепр (например, из-за неумения плавать) немцы, без всякого сопротивления с их стороны, взяли в плен. Из всех этих пленных они тут же отобрали всех командиров (около двадцати человек) и еще несколько рядовых, которых они чисто визуально определили, как евреев. Одновременно другая группа немецких "специалистов" собрала по селу всех коммунистов (до 10 человек) и около 20 человек лиц еврейской национальности, считая и членов их семей (в т.ч., малолетних детей).

Очевидно, не обошлось без каких-то заранее составленных списков, "любезно" предоставленных оккупантам.

Все вышеназванные (командиры красноармейцев, коммунисты и евреи) были согнаны на центральную площадь села и тут же безжалостно расстреляны.

А Корний Хижняк, бывший председатель колхоза, а потом - директор МТС, сумел спрятаться в бункере комбайна, и в первую же оккупационную ночь незаметно для всех скрылся из села. Куда - неизвестно. Но в устроенный в ту же ночь советским военным командованием потоп в днепровских плавнях он, как оказалось позже, каким-то образом не попал.

Назавтра, 19 августа, наступило Преображение Господне (праздник Спаса)...

Началась жизнь в оккупации. Были ли виноватыми во всем случившемся к этому моменту жители села?

Тем временем, в самом Запорожье немцы прорвались по мосту Стрелецкого через западный рукав Днепра (именуемый Старым Днепром) на остров Хортицу. И тем самым получили плацдарм, находящийся всего в одном километре от Днепрогэса и не более, чем в пяти километрах от только что построенных сталеплавильных доменных печей (позже названных "Запорожсталью"), завода специальных сталей и алюминиевого завода. И начали прицельно обстреливать их, практически в упор.

А на этих заводах, под непрерывным немецким обстрелом, шел запоздалый демонтаж и попытки эвакуации хотя бы части самого ценного оборудования.

Практически в то же самое время, с интервалом, не превышающим полчаса, была взорвана и главная, левобережная часть моста Стрелецкого, связывавшего основную часть города с островом Хортица. (Этому имеется масса письменных свидетельств.)

Все это произошло вечером 18 августа 1941 года. (Как раз в то же самое время, когда немецкие войска вошли в село Беленькое).

Официальная историография пытается отрицать эти совершенно точно установленные сведения, подтверждающиеся сотнями письменных свидетельств и рассказами все еще многочисленных живых очевидцев событий. Более того, она утверждает, что Красная Армия на какое-то время даже выбила немцев из Хортицы (действуя, якобы, через главное русло Днепра из района Дубовой рощи). Но способна ли она была тогда на такое? Какими силами, каким вооружением? Автор этой работы уверен, что это не более, чем легенда (мягко говоря). А если проще - то обыкновенная идеологическая ложь. Спрашивается, кому она нужна, для чего? Чтобы после смерти последнего живого свидетеля заявить, что такого никогда не было?

В образовавшийся в плотине ("перемычке") проем хлынула буквально стена воды. Поэтому в районе Хортицы (начиная примерно с расстояния в 1 километр от плотины, и далее, ниже по течению) уровень водяного вала был, очевидно, не менее, чем 5 - 10 метров. Он двигался с огромной скоростью из-за напора, определяемого разницей уровней воды на плотине Днепрогэса, первоначально равной 37 метрам.

И почти всех немцев, находившихся на Хортице в количестве нескольких тысяч человек, одним махом смыло. А вместе с ними и почти всех наших людей, и бойцов, и гражданских, находившихся в южной части Хортицы. Не говоря уже о коровах, козах и овцах...

Немецкие обстрелы заводов в упор временно прекратились.

Но в десяти - двадцати километрах (и далее) вниз по течению реки, в плавнях, стояли войска Красной Армии, пытающиеся защищать голый левый берег Днепра от немцев (которые и не собирались форсировать Днепр в таком неудобном месте).

Сюда водяной вал докатился в ослабленном виде, и его высота составляла "всего" несколько метров. И 20 - 30 тысяч красноармейцев (а по некоторым оценкам - и гораздо больше, в разы; кое-кто даже называет цифру в 100 тысяч) практически с той же эффективностью, что и немцы на Хортице, были смыты этим водяным валом и потоплены. Вместе с техникой, остатками боеприпасов и питания.

Ко всему вышесказанному следует добавить, что взрыв плотины Днепрогэса и мостов оказался еще и неоправданно поспешным. Потому что на правом берегу Днепра, напротив Запорожья, находилось еще несколько частей Красной Армии, сдерживавших наступление немцев на участке фронта до 20 километров в ширину и, местами, - почти на такую же глубину. Их численность составляла цифру в 10 - 20 тысяч человек.

Тех, кто стоял там до последней капли крови, наше командование таким преждевременным "тактическим ходом" просто обрекло на верную гибель, отрезав все пути их возможного отступления. И практически все они погибли (за исключением сдавшихся в плен).

Итого, по самым скромным оценкам, подрыв Днепрогэса погубил не менее 33 тысяч красноармейцев, а по самым пессимистическим - 123 тысячи человек. Без единого выстрела. Немцев же в ходе такого "тактического удара" сталинских стратегов погибло не более 2 - 3 тысяч человек (находившихся на Хортице).

Понятно, что оставлять Днепрогэс и заводы Запорожья немцам было нельзя. Воинам, вроде бы, погибать положено просто по уставу. Но стоило ли терять сотни человеческих жизней еще и тех работников, сугубо гражданских лиц, которые занимались демонтажом и эвакуацией имущества заводов под прямым артиллерийским обстрелом и бомбежками немцев? Уж подорвали бы тогда и заводы...

Было бы интересно выяснить стоимость спасенного (за счет этого взрыва) и эвакуированного имущества металлургических заводов и сравнить ее со стоимостью самого Днепрогэса (машинного зала и плотины), разрушенного собственными руками. Интересно и то, какое именно оборудование было спасено и эвакуировано. Поддается ли вообще эвакуации крупногабаритное и массивное (от десятков до тысяч тонн) оборудование, используемое в металлургической отрасли?

Думали о том, что все это понадобится для организации работ в тылу? Слабо вериться, что тогда кто-нибудь о чем-нибудь таком думал. А если и думали (способные на это), то, скорее, лишь о том, как отрапортовать, спасти свою шкуру и пагоны.

В оценках сегодняшнего дня подрыв Днепрогэса, по тому сценарию, который был фактически осуществлен в августе 1941 года, мог бы квалифицироваться скорее всего, в качестве военного преступления против собственного народа. Но в то время народ рассматривался всего лишь как безликая серая масса. И не только в СССР. Спустя 2 года немцы продемонстрировали почти идентичный подход к решению этой же проблемы.

Затапливая низкий левый берег старой части города, вода ломала дороги и дома, склады и базы. И уносила с собой все, что могло держаться на плаву.

Напротив Беленькой Днепр на несколько дней превратился в самое настоящее море (став прообразом нынешнего Каховского водохранилища), шириной от 15 до 20 километров. Только море, медленно движущееся. По которому плыли тысячи бочек с бензином и керосином, ящиков с маслом и маргарином, десятки тысяч кубометров бревен и пиломатериалов, а также тысячи, десятки тысяч трупов, фашистов и красноармейцев вперемешку.
Рассказывают, что зрелище было жуткое.

Сама Беленькая, как и другие села высокого правого берега, затопленной не была. Кроме нескольких хатынок-землянок, прилепившихся к кручам (обрывам) прямо на берегу Днепра, в которых проживали, в основном, рыбацкие семьи. Да еще пара домов в самих плавнях.

При всем этом конце света местного значения, находились люди, которые на лодках выплывали на промысел в медленно текущее "море", вылавливая и присваивая просто несметные богатства. Некоторые даже и трупы раздевали. Или снимали с них обувь (с немецких).

Самое удивительное то, что немцы, оккупировавшие Беленькую, никому не запрещали это делать. И ни у кого не отбирали таким образом добытое. Наверное, пребывали в шоке от увиденного. Они не могли поверить, что большевики, более 10 лет строившие Днепрогэс и трубившие об этом на весь мир, пойдут на то, чтобы одним махом разрушить его.

Однако, уже меньше чем через два месяца после начала оккупации, немцы объявили прилегающую к Днепру часть села запретной зоной и выселили из нее всех жителей. За нарушение режима этой зоны двух (за два года оккупации) жителей села даже расстреляли.

Уже наутро следующего дня после начала оккупации часть немцев выбрались из домов деревенских жителей, заняв вместо этого все общественные здания села: контору, клуб, школу, больницу. Таким образом переселились, в основном, офицеры. Рядовые переоборудовали под свое временное жилье хозяйственные постройки колхоза (амбары, мастерские, навесы), ставили полевые палатки.
Но некоторые из немцев так и остались в домах жителей села.

Большинство крестьян вернулись из сараев и кладовок в свои постоянные жилища и никаких особых пропаж своих вещей (кроме части продуктов) там не обнаружили. (Да там и пропадать, по сути, было нечему!) Правда, постели были смяты, часть одеял валялось прямо на полу. Но люди ожидали погрома и были готовы к гораздо худшему.

К девяти часам утра все мужчины явились к зданию конторы колхоза (как оказалось - бывшего). Из здания вышел запомнившийся всем еще вчера полковник, вместе с переводчиком. Этим переводчиком оказался... Йоська Оренбург, бывший бухгалтер. По данным "Устной истории степной Украины", на этой сходке сначала была проведена официальная процедура встречи немецких оккупантов. И на сей раз хлеб-соль им вручал кто-то из ближайших родственников директора местной школы (по фамилии Швыдкый).

Далее немецкий полковник объяснил (через Иосифа), что наступили новые времена. О том, что теперь на освобожденных от большевиков территориях будет установлен новый порядок. Такой, который определил для Украины великий третий рейх и его фюрер Адольф Гитлер.

Всем жителям села вменялось в обязанность продолжить свою обычную трудовую деятельность: завершить уборку всех видов урожая и подготовить его к зимнему хранению. При этом должно было обеспечено выполнение ранее установленного государственного плана заготовок (еще советского).

Колхоз объявлялся преобразованным в сельскохозяйственную общину (чем она отличалась от колхоза, тогда было еще не понятно). Должность бывшего председателя колхоза упразднялась. А вместо нее прямо на этой сходке была введена должность старосты сельскохозяйственной общины. Практически, с теми же функциями, которые ранее исполнял председатель колхоза.

Самым принципиальным отличием общины от колхоза должно было стать то, что все село было разделено на т.н. "десятихатки" (или "десятидворки"). По замыслу немцев (реализованному ими практически повсеместно на всей оккупированной территории Украины) в эти "десятидворки" должен был быть роздан весь колхозный скот и весь сельскохозяйственный инвентарь. ("Десятидворки" - потому что крупные объекты, например, трактора, поделить так, чтобы они были в каждой хате, было просто невозможно).

Немцы, очевидно, считали, что нашим людям ненавистны и большевистская власть, и навязанный ею колхозный строй, поэтому рассчитывали на более лояльное к себе отношение за счет разобществления части колхозного имущества. Но спустя 12 лет после начала коллективизации, в отсутствие высланных на север и в Сибирь кулаков, в Беленькой это оказалось уже не актуальным. Подавляющее большинство людей (конкретно в этом селе) разбирать по домам скот не торопилось. Его ведь надо было где-то держать, чем-то кормить, а почти все необходимое для этого в усадьбах селян тогда уже отсутствовало. А по одному - два поросенка да стайке домашних кур у каждого и так было.

Поняв новые настроения большинства односельчан, руководство сельхозобщины (староста и подчиненная ему группа бригадиров) указания немцев о раздаче колхозного скота в первый и второй оккупационные годы (вторая половина 1941 и весь 1942 год) на практике не выполнило. Деление на "десятидворки" в селе было выполнено сугубо формально, только на бумаге. Поэтому система хозяйствования при немцах, фактически, осталась прежней, по сути дела - колхозной. Земля, общественные здания, трактора, другая сельскохозяйственная техника, и даже скот, оставались имуществом всей общины, в частную собственность не передавались. (Так чем это был не колхоз?)

И только в последней фазе оккупации, с весны 1943 года, под влиянием прямых угроз со стороны немцев, а также из-за все более широкого недовольства населения неопределенностью своего будущего, руководство общины таки раздало все движимое имущество и общественный скот по десятихаткам. Некоторым - чуть ли не принудительно.

В своих усадьбах крестьянам разрешалось делать свои обычные хозяйственные дела. Каждый двор должен был перейти на полное самообеспечение. Советские деньги формально отменялись, "за ненадобностью", но не изымались.

А немецкие марки, да и то, не настоящие, а оккупационные, были разрешены в обращение среди местных жителей на гораздо более поздней стадии оккупации.

Занятия в школе полностью отменялись, как насаждающие коммунистическую идеологию. Работу больницы обещали со временем восстановить (она была дезорганизована из-за расстрела днем медперсонала, почти сплошь состоявшего из евреев). Пока в самых неотложных случаях следовало обращаться к немецким военным врачам. Рекомендовали всем начинать изучать немецкий язык, немецкую историю и великую немецкую культуру. Для этого пообещали открыть специальные курсы, со временем.

Позже, с осени 1942 года, занятия в начальных классах школы немцы таки восстановили, но учили там только простейшим навыкам письма и вычислений, дополнительно включив в программу "Закон Божий" и изучение образа жизни в Германии.

Вводился комендантский час, любые перемещения по селу в ночное время (после 12 часов ночи) категорически запрещались. (Для некоторых позже были сделаны исключения; таким выдавали соответствующие пропуска - "аусвайсы"). Верховной властью на всех ближайших оккупированных территориях объявлялась Запорожская военная комендатура (по старому административному делению и для удобства произношения немцы называли ее Александровской). Все ее прямые указания были абсолютно обязательны к исполнению, а за любое их нарушение устанавливалась смертная казнь.

Наконец, местная власть возлагалась на представителей местного населения - сельскую управу под управлением бургомистра. Он имел полномочия единолично решать любые вопросы, лишь бы они не противоречили указаниям немецкой военной комендатуры (в связи с последним обстоятельством, реально выходило, что его полномочий на самом деле было не так уж и много). В качестве органа обеспечения правопорядка вводилась полиция.

Так как Беленькая была очень большим селом, то по аналогии с прежним ее делением на 2 (в другие времена - даже и на 3) колхоза, теперь она делилась на две сельхозобщины. (Но управа и бургомистр управляли ими обеими).

Прямо на этой сходке, в качестве бургомистра села был назначен (возможно, даже избран) Коваль Афанасий Михайлович (по-уличному - Панас, однофамилец Ковалей, о которых идет речь в данном повествовании, возможно, их дальний родственник), а в качестве старосты сельхозобщины № 52, которая раньше была колхозом им. Кирова (и в котором раньше жили и трудились Ковали, относящиеся к предкам автора данной работы) - Филоненко Николай Константинович, один из бывших бригадиров колхоза. (Фамилия старосты другой сельхозобщины пока не установлена, но для целей данной работы она менее интересна).

В 1945-м, после войны, этот же Н.К.Филоненко работал заместителем председателя того же колхоза. Сошло таки ему с рук его недолгое "пособничество" оккупантам, от которого он сумел довольно таки скоро уклониться.

Все труженики села (кроме двух - трех вновь назначенных) были объявлены находящимися на своих прежних должностях.

То есть, немцы, будучи оккупантами и фактическими хозяевами положения, устанавливали, тем не менее, на местах и некое подобие местного гражданского самоуправления. Его форму они позаимствовали от сельских (крестьянских) общин, существовавших на Руси чуть ли не со времен древнего Новгорода и полномасштабно восстановленных уже в Российской Империи в середине XIX века. Управлялись эти общины сходами, на которых избирались их старосты, командовавшие жизнью села между сходами и представлявшими интересы общины в волостях (объединениях нескольких сельхозобщин). Другими словами, в этом вопросе немцы не изобретали практически ничего нового, кроме поддержания порядка полицией в каждом селе (это уже из-за их собственной любви к порядку везде и во всем; практически в этом и была суть "нового порядка" в селах в годы оккупации). Никакого немецкого органа управления в селе не было. Для контроля за "порядком" из Верхней Хортицы (или самого Запорожья/ Александровска) эпизодически наведывались представители их военных комендатур.

В послевоенное время стараниями коммунистических идеологов и при поддержке "воспитанного" сталинским режимом большинства населения страны, в значительной мере - чисто случайно не попавшего в зону немецко-фашистской оккупации, слова "сельхозобщина" и "староста" были низведены чуть ли не до уровня ругательств, позорных меток, едва ли не синонимов проказы. Насколько это обоснованно, увидим далее.

Иосиф Оренбург, Йоська, "забыв" о своем комсомольском прошлом, дополнил выступление немецкого полковника и своими собственными словами. Напомнил, как большевики проводили принудительную коллективизацию, отбирали у крестьян хлеб в 1932 - 1933 годах, проводили политику репрессий в 1936 и 1937-м. О том, что еще недавно сам Сталин объявлял Германию надежным другом СССР. И, наконец, обратился к совести односельчан как земледельцев, которые не имели морального права допустить, чтобы урожай 1941 года просто пропал в поле (правда, зерновые к этому времени были уже убраны). Напомнил, что не за горами зима, и всем надо будет прокормить свои семьи.

- Обеспечивали государственные заготовки раньше, обеспечим их и сейчас. Кормились результатами своего труда в прежние годы, будем делать это и сейчас. Не будем же мы помирать с голоду! Чего ради? - спрашивал в заключение Йоська.

Переполненные тревогами и впечатлениями мужчины разбрелись по домам. На работу в тот день не пошел никто, ведь был как раз великий праздник - Спас (Преображение Господне). Работать было бы великим грехом...

* * * * * * *

Примерно через месяц - полтора после начала оккупации первый староста "кировской" сельхозобщины Филоненко на собрании бригадиров буквально взмолился:

- Ну не могу я больше работать в этой должности, не получается! Руководить людьми не умею, организовывать работу - тем более. Кроме того, я слаб здоровьем, все время болею, крайне плохо себя чувствую. Все, больше не могу. Освобождайте меня от этой работы!

И тут же выдвинул вместо себя кандидатуру Коваля Ивана Семеновича.

Конечно, главной причиной этого демарша было категорическое нежелание Филоненко работать на немцев и под их началом. Но публично, при работниках сельской управы, он такого заявить не посмел. Вот и привел целый ряд других причин. К тому же, достаточно правдоподобных (кроме ссылки на плохое здоровье), в большой степени соответствующих действительности. (А после войны, несмотря ни на что, смог. И организовывать, и руководить. Вот такой хитрец-молодец!)

Собрание пошло навстречу желанию Филоненко, его отставка была принята. А обращаясь к И.С.Ковалю, Панас Коваль (бургомистр) говорил:

- Иван Семенович, ты же у нас всегда был передовиком. И сам умеешь работать, и людей на работу поднять. Война войной, а людей кормить надо! Не за горами зима. Да и скот надо кормами обеспечить. Надо найти способ, чтобы и немцев не дразнить, и своим людям помочь, всем, чем можно. Ты это сможешь, а кроме тебя, пожалуй, никто. Так что принимай колхоз и управляй.

Жители села, не на глазах немцев, по-прежнему называли свой колхоз колхозом, а не сельхоз-общиной.

И "штатный" передовик производства, ответственный человек, грамотный специалист, завсегдатай выставок и президиумов, добросовестный труженик, не лишенный здоровых амбиций, до сих пор остававшихся не реализованными, не устоял перед соблазном занять, наконец, руководящую должность. И дал свое согласие на новое назначение. И с октября 1941 года возглавил сельхозобщину. Записавшись тем самым в пособники немецких оккупантов. Хотя в самой оккупации и сложившихся обстоятельствах он, понятное дело, оказался не по своей воле.

А уже через несколько дней, спустя два месяца с начала оккупации, бургомистр Афанасий Коваль был убит осколком, "при артобстреле", или, что более вероятно, бомбардировке села одним из самолетов Красной Армии (они периодически осуществляли свои одиночные налеты на оккупированную Беленькую, тогда как артиллерия, вместе с фронтом, откатилась уже на сотни километров к востоку). И вместо него бургомистром был назначен Иосиф Андреевич Оренбург (тот самый Йоська, бывший колхозный бухгалтер).

Поначалу это оказалось большой неожиданностью для всех жителей Беленькой (не солидный, молодой, хромой, в очках), но только потому, что о такой возможности раньше никто почему-то не думал (включая и немцев-оккупантов). На самом деле это было вполне логичным и самым разумным решением. Во-первых, Иосиф был этническим немцем. Во-вторых, будучи бухгалтером колхоза, он прекрасно знал его работу, структуру, взаимосвязи и возможности. И, в-третьих, он прекрасно знал всех местных жителей, и в лицо, и по сути. Кто чем дышит и о чем думает. Лучшей кандидатуры немцы просто и не могли подобрать. Странно, что они не сделали этого с самых первых дней оккупации.

Видимо, чтобы не слишком перегружать не вполне здорового Йоську, новому бургомистру придали еще и заместителя (Белика Ивана Андреевича).

В ходе войны в среде командного состава Красной Армии сформировалась и стала стандартной фраза "Все хохлы - предатели". (Особенно любил швыряться ею Г.К.Жуков). Как будто Украину немцам сдавали именно украинцы, а не вся армия Советского Союза, в т.ч., и они сами, командующие фронтами и начальники штабов.

Вот так, одним махом, все жители Беленькой, не по своей воле оставшиеся в оккупации, стали работать "на Германию". И оказались "пособниками" оккупантов. Своей страной брошенные на произвол судьбы.

Вместе с другими в "пособники" попал и Иван Коваль. Главная его беда при этом заключалась в том, что он был не рядовым тружеником, которые хоть и со скрипом, но были прощены советской властью почти сразу после освобождения оккупированных территорий от немцев, а стал одним из руководителей оккупированного села (не считая самих немцев, - вторым лицом, после бургомистра). Так что Иван заранее подписал себе приговор. И довольно скоро после окончания войны понес по нему суровое наказание...

Спустя более 50 лет(!), в 1993 году, он был полностью реабилитирован. Только ему от этого легче не стало...

Практически все люди, оставшиеся и работавшие в оккупации, у нас долгое время считались предателями Родины. Многие и сейчас их таковыми считают. (Хотя на самом деле предателями называются только те люди, которые работают против своей Родины). Без учета положения, которое тогда складывалось повсеместно, на всех оккупированных немцами землях. Во многом, из-за того, что советская власть не продумала и не обеспечила своевременную эвакуацию основной массы населения, будущих "предателей" и, тем более, образ жизни и деятельности населения в условиях возможной оккупации. Об этом до войны даже и речи не было. Очевидно, никто тогда не смел даже употреблять это "паникерское" слово. В итоге 90% жителей Украины оказались в зоне немецкой оккупации. Как и жители Белорусии, Прибалтики, Бесарабии, многих западных областей самой РОссийской Федерации того времени (РСФСР).

Но и в условиях оккупации надо как-то жить и выживать, хоть как-то питаться. А для этого необходимо где-то работать и получать за это хоть какую-то оплату. А любые работы, кто-то должен организовывать. Не один, так другой. И это тоже всего лишь работа. Только работа в вынужденных обстоятельствах. И, несмотря ни на что, необходимая всем другим. Поэтому руководители работ, по логике, не должны были бы нести какую-то особую, исключительную ответственность за сам факт руководства ими. Но у советского руководства "логика" была другой. Хотя ответственными за сложившееся тогда положение на самом деле должны были стать те, кто допустил эту самую оккупацию. Если нет ответственности одних, не должно быть и ответственности других.

Немецко-фашистская оккупация Украины и привнесенный ею "новый порядок" с самого начала оказалась крайне тяжелым испытанием для населения. Особый режим жизни и работы, подневольный ее характер, безапелляционные расстрелы коммунистов, партизан и "саботажников" (там, где они реально были), евреев... О других аспектах оккупации жителям еще только предстояло узнать.

С другой стороны, почти везде в Украине, особенно, в сельской местности, оккупация пришла в общественную среду, в значительной мере готовой терпеть ее. Подготовленную насильственной коллективизацией, голодом и репрессиями большевистского строя. И это неоспоримый факт, объясняющий существовавшую во всех зонах оккупации СССР ту или иную степень коллаборационизма (готовности к сотрудничеству с оккупантами). Или просто безропотную работу населения в условиях оккупации.

Одни немцы приходили в село, не надолго задерживались в нем, потом отбывали на места боевых действий, а на их место приходили другие. А одинаковых людей не бывает. В том числе, и среди оккупантов.

Если первые вошедшие в село подразделения немецких захватчиков вели себя здесь вполне сдержанно (если "забыть" о стандартных для них расстрелах евреев и коммунистов), то с последующими было гораздо хуже. Были среди них и грабители (больше - румыны или венгры), и насильники (последние, в основном, - бывшие советские граждане, калмыки или другие "добровольцы", уже в период отступления немцев). А были и готовые на жестокие расправы. По малейшему поводу. Бывали такие случаи и в оккупированной Беленькой...

Циркуляция немцев через Беленькую в первые месяцы войны была очень большой. Их мало интересовала отступившая за Днепр чуть ниже Запорожья, почти сплошь утопленная на этом участке фронта Красная Армия. Немцы рвались в сам город, к Днепрогэсу и новым металлургическим заводам, построенным на противоположном, левом берегу.

Но именно на этом участке фронта сопротивление красноармейцев было как раз наиболее организованным и отчаянным. Оно продолжалось полтора месяца.

В развернутые в Беленькой немецкие полевые госпитали начали массово поступать раненые. А с запада подходили все новые и новые, свежие немецкие силы, уже далеко не так благодушно настроенные. В селе в этот не продолжительный период образовалась просто какая-то толчея из немцев.

Местное население пряталось по своим домам. А обозленные задержкой с захватом города новые немцы начали устраивать обыски дворов, домов, сараев и погребов. Основной целью этих поисков были продукты. Но свиней же ни летом, ни в начале осени не режут, погреба и сараи были полупустыми, что только усиливало озлобление немцев. Поэтому во многих дворах оккупанты отбирали свиней и другой скот просто живыми. Чаще всего забирали кур и куриные яйца. Если хозяева пытались помешать этому, немцы наводили на них автоматы. И те, смиряясь с неизбежным, отступали.

Во время одного из таких наскоков у кого-то из жителей улицы Озерки нашли давно прятавшегося у них в погребе раненого красноармейца. Немцы тут же застрелили его, на месте, а потом показательно, выведя на середину двора, расстреляли и хозяина дома. Рыдающих женщин с детьми выгнали на улицу, а дом подожгли.
Это была первая карательная акция в селе. Она произвела страшное впечатление на всех крестьян. И укрепила почти поголовную их убежденность в безнадежности какого-либо сопротивления.

Вызывает удивление то, что этот вопиющий случай, рассказанный автору его очевидцами, не вошел в официальную сводку погибших в селе людей за время немецкой оккупации. Или, по крайней мере, не описан в исторических источниках. Никто из ветеранов села, опрошенных в 2002 году, об этом тоже не вспомнил. Пробелы в памяти? Скорее всего, уже просто не осталось живых очевидцев этого трагического инцидента.

Бургомистр Йоська (его и теперь за глаза называли только так) снова собрал людей (глав семейств) на сход и приказал более активно заниматься своими обязанностями в поле, огородах и на фермах.

- Не хотите кормить немцев, так подумайте о том, чем вы будете кормить свои семьи зимой! - не то командовал, не то упрашивал начальник села.

Люди расходились, окончательно поняв, что оккупация - это надолго.

Принято говорить, что в зоне вражеской оккупации повсеместно существовало партизанское движение. И везде это говорят. В том числе, и жители Беленькой.

Но все их утверждения сводятся, по сути, только к следующим словам: "Партизаны? Да, были у нас партизаны. В плавнях."

Некоторые с трудом называют одну - две фамилии. Причем, называют среди них, "партизан", и парнишку-подростка, жившего в селе и категорически отказывавшегося от выезда на работу в Германию (Игоря Паталаха, убитого немцами за демонстративную непокорность), и двух (или трех) людей, жителей села, случайно пойманных немцами в запретной зоне у Днепра, заглянувших в свои погреба, на своих усадьбах (и тоже убитых за это), и даже инвалида (неполноценного по умственному развитию человека), прятавшегося от оккупантов в посадке за селом (был повешен немцами).

Еще одна "партизанка", жительница села, едва не была застрелена, когда пошла ночью к Днепру, то есть, в запретную зону, чтобы набрать ведро воды для стирки. Пуля немецкого часового попала в ее ведро.

Другие "партизаны" (Бережной, Катко, Красотка, Шамрий, Коваль И.Т), бездействовавшие в плавнях, были на самом деле обычными беглецами из села. Второй из них, Катко (или Катков), был обыкновенным конокрадом, а по некоторым свидетельствам - еще и убийцей, как и известный в тех краях уголовник Красотка. Последний (Коваль И.Т.) - скрывался там еще с довоенной поры от нашего правосудия и грозящего ему тюремного заключения (хотя и по ничтожному поводу, - за систематические опоздания на работу). Весь их героизм состоял только в том, что они периодически переправлялись из плавень в село за продуктами, а все их "заслуги" заключались в том, что они не подчинились оккупационному режиму. Но жили при этом, все же, за счет других людей, работавших в оккупации.

Непосредственно в селе было два спонтанных, никем не управляемых, случая "партизанщины": два подростка (Гребенюк и Василенко) украли у пьяных вдрызг полицаев шесть(!) автоматов (а потом не знали, что с ними делать, и подбросили их обратно), а еще кто-то из обитателей плавень убил одного немца, который случайно нарвался в хату, где несколько наших "партизан", упоминавшихся выше, отъедались и выпивали, специально для этого перебравшись на время в село. За это немцы на следующий день расстреляли 28 жителей, ровно половину от числа всех погибших за все время оккупации Беленькой. Это стало второй (и последней) карательной акцией фашистов в селе. Такой вот эффект был достигнут тогда этой "партизанской группой".

Ни одной реальной задачи "партизаны" из плавень не выполнили (известно о двух из них, ставившихся подпольщиками Запорожья, и обе они были провалены). Никакой помощи жителям села они не оказывали. Наоборот, постоянно в ней нуждались и требовали ее от них (продуктами и теплой одеждой).

Можно ли это называть партизанским движением?

Единственной реальной фигурой подпольного сопротивления был бывший председатель колхоза (а потом - директор МТС) Корний Евсеевич Хижняк. Он сам был связан с "Центром" (подпольным обкомом), а также принимал (в тех же плавнях) несколько раз наших десантников-парашютистов, группами по несколько человек. Они, вероятно, делали что-то реальное на территории, оккупированной врагом. Но опять-таки, не в самой Беленькой. Никаких конкретных сведений об этом не сохранилось.

Периодически он сам появлялся (по ночам) в селе, и даже жил на подпольной квартире. Оккупанты об этом не знали, а бургомистр Йоська и староста Коваль - знали. Знали, но не выдавали его. И иногда даже помогали ему. Одеждой и продуктами, через третьих лиц. А через него - и десантникам-парашютистам.

Ранней осенью 1941 года Лида с сестрами и другими жительницами села оказались на картофельном поле, которое, по-хорошему, давно надо было выкопать. Было еще тепло, почти жарко. Светило солнышко, в посадке рядом с полем пасся неизвестно чей бычок, еще почти теленок. Летали бабочки, строчили свои трели кузнечики. В небе летали птички.

Как будто и не было никаких немцев! Как будто они только приснились в страшном сне! Все было, как раньше.
Женщины стряхнули оцепенение, сняли лишнюю одежду и с удовольствием начали копать картошку.

Вдруг со стороны Днепра показался небольшой одинокий самолет. Присмотрелись - звезды на крыльях!

- Наш, наш! - радостно закричали женщины. Все встрепенулись, оживились.
- Голубчик, что ж ты раньше не прилетал! - орали они так, как будто пилот на самом деле мог их расслышать.

Самолет безучастно пролетел мимо, чем вызвал всеобщее разочарование. Но немного удалившись, начал разворачиваться и снижаться.

- Возвращается! - радостно завопили все, в том числе сестры Лиды. Они подпрыгивали и размахивали руками над головами, стараясь привлечь внимание пилота.

"Тата-тата-тата-та" - вдруг начало раздаваться с самолета, и по полю пошли фонтанчики земляных брызг, быстро приближающиеся к толпе бывших колхозниц.

Ничего не понимающие женщины притихли, с недоумением наблюдая, как, едва не касаясь земли, самолет стремительно приближался к ним. И присели от страха только тогда, когда он пронесся прямо над ними, едва не зацепив их головы.

Рев двигателя на мгновение заглушил даже пулеметную стрельбу и свист пронесшихся совсем рядом пуль.
Ужас и разочарование одним махом охватили всех.

- Придурок! - заорала одна из женщин.- Тебе что, повылазило? Это же мы, а не немцы!

Женщины потихоньку начали подниматься. Но одна так и не поднялась, а просто лежала, повалившись на спину. Прямо из ее шеи, из большой раны, фонтанировала кровь.
Кому-то стало плохо… Кто-то завопил.

Тем временем самолет начал разворачиваться и делать второй заход.

Женщины бросились врассыпную и попадали на землю. Все пули на этот раз прошли мимо, в аккурат между лежащими девками и пожилыми бабами.

Видимо, это не на шутку разозлило доблестного пилота. На третьем круге он уже не снижался так низко. Зато одновременно с приближением его самолета появился еще один звук, сначала, как бы неохотно урчащий, но затем быстро перешедший в вой и свист. А потом вдруг сменившийся страшным грохотом.

Казалось, тряхануло все поле. На лежащих женщин полетела земля, картошка и рваные куски железа от разорвавшейся бомбы.

В полуметре от лица лежащей на земле Лиды упала и несколько раз крутанулась раскаленная почти до бела железка (сколько она их перевидела на кузнице у дяди Максима!), через пару секунд ставшая красной, а потом почти мгновенно превратившаяся в бесформенный и ржавый кусок металла.

Некоторое время ничего не было слышно, а когда слух начал возвращаться, Лида услышала невероятно громкий и неправдоподобно жалкий крик бычка, до того привязанного и пасшегося рядом с полем. Когда она повернула голову в его сторону, оказалось, что ему оторвало одну ногу.

Бомба упала на самый край поля, почти в посадку. Поэтому больше никто из женщин не пострадал. Не считая крайнего перепуга.

Самолет удалялся на левую сторону Днепра, к своим. После выполнения боевого задания.

- Да будь же ты проклят, ирод окаянный! - вновь начали кричать женщины, но уже не так громко, как раньше.
- Чтобы ты не долетел, мерзавец! - кричали другие.
- Шоб тобi дихать не дало, сучий сину! - это было еще не худшее напутствие "сталинскому соколу".
- Горенько ж горе! Як же ти, боже, таке допустив! - плакали женщины над убитой односельчанкой.

А еще три женщины, из тех, кто покрепче, навалились на орущего бычка и дорезали его.

Как только эвакуация остатков оборудования с запорожских заводов была завершена, Красная Армия сдала город (04.10.41). И уже спустя несколько месяцев немцы начали его осваивать и в нужной им степени восстанавливать, в основном, руками местных жителей и пленных красноармейцев. А в 1942-м году немцы даже отстроили Днепрогэс и ввели его в действие. (Наши официальные историографы в 90% своих публикаций этот факт до сих пор замалчивают или вообще отрицают. Но все желающие могут легко найти в Интернете материалы, подтверждающие эти сведения).

Основная масса германских войск тем временем двинулась далее на восток - в Донбасс, на Ростов и на Кавказ.

Наступившей зимой в селе было тихо. Слабо одетые немцы переживали ее с огромным трудом, так как даже на юге Украины зима 1941/1942 года была весьма холодной. Солдаты здесь к тому времени были крайне немногочисленными, "гарнизон" был только минимально необходимым для поддержания "нового порядка" и охраны запретной зоны у Днепра. Старшие офицеры жили в Хортице и в Запорожье. В селе командовали младшие немецкие чины. Они "квартировали" (естественно, и не думая платить) в наиболее новых и прочных домах крестьян.

Практически все время оккупации, сменяя друг друга, жили младшие немецкие офицеры и в доме Ковалей. Хотя никто их к себе "в гости" не приглашал. А куда было деваться хозяевам в такой ситуации? Хорошо еще, что их самих не выбрасывали на улицу!

Радиоприемник Ивана Семеновича, на всех оккупированных территориях запрещенный под угрозой расстрела, немцами был, как бы, конфискован. Но практически он стоял на том же месте, что и раньше, потому что находился в главной, лучшей комнате дома, в которой как раз и жили незваные гости.

Только теперь его слушали немцы, настроен он был на немецкие радиостанции, и по нему звучала немецкая музыка, немецкие марши и немецкие новости. И хотя все новости во всем мире во время войны не отличаются особой правдивостью, все же, они в какой-то мере давали представление о делах на фронтах.

Лида неплохо, как для школьницы (имеющей, к тому же, в качестве лучшей подруги уже не раз упоминавшуюся Эльзу), знала немецкий, поэтому регулярно подслушивала новости, когда их слушал тот или иной очередной немецкий офицер.

* * * * * * *

Эти временные немецкие постояльцы, конечно, были очень разными.

Были среди них такие, которые украинцев и за людей не считали. Не здоровались и совсем не общались даже с хозяевами, у которых они останавливались. Грубые, сухие и черствые.

А были и вполне отзывчивые, показывавшие хозяевам фотографии своих родных и близких, поздравлявшие не только друг друга, но и наших граждан с рождеством и другими праздниками, угощавшие хозяев, особенно их детей, своими съестными припасами, шоколадом и сахаром. Делившиеся семейными радостями и своим горем. Когда, например, они получали извещение о гибели на фронте брата, сына или отца.

Были среди немцев и антифашисты, которые, фактически, рискуя жизнью, рассказывали Ивану Семеновичу и Анне Сидоровне о своих антигитлеровских настроениях. Такие обычно были немецкими коммунистами и знали русский намного лучше, чем обычные немецкие офицеры, изучавшие русский только для подачи команд пленным. С такими постояльцами иногда удавалось втихую послушать по радио новости не только из Берлина, но даже и из Москвы.

Были среди оккупантов и такие, которые пытались цепляться к нашим девушкам. А разные девушки села по-разному к этому относились.

Дочери Коваля при таких поселенцах, как правило, одевали самую грязную одежду, ходили немытыми и не расчесанными, стараясь держаться на дальней стороне двора и с не сходящими с лиц гримасами (изображая таким образом больных или неполноценных).

Наиболее тщательно приходилось оберегать (или прятать) от немцев и т.н. "добровольцев" (предателей, бывших советских граждан, официально служивших в немецкой армии) самую младшую, тогда еще несовершеннолетнюю Лиду (в 1941 году, осенью, ей исполнилось только 15 лет, в 1943-м - 17).

Относительно старших дочерей Ивана Семеновича, Веры и Таисии (Таисы) у автора данной работы есть две, хотя и не равноценные, рабочие версии (обе - аргументированные).

Согласно первой из них, мало достоверной, перед немецкой оккупацией сестры срочно выехали из Беленькой и пересидели всю войну в Архангельской области России. Вера - с маленьким, 3-4-месячным сыночком Славиком, Таиса - беременная своим первым сыном Анатолием. И уже там (по этой версии) она и родила его в начале 1942 года. Подтверждением этой версии может служить то, что в анкетных данных первого послевоенного периода Иван Семенович вообще не упоминает их в перечне своих детей. В отличие от сына Ивана (моряка) и младшей дочери Лиды. Скрывая(?) само их существование, он таким образом либо защищает их от неприятностей, свалившихся на него самогою. Либо почему-то, по только ему известным причинам, отказывается от них.

По второй, более реалистичной, версии, рассказанной двоюродной сестрой обеих этих сестер Марией Коваленко (в замужестве - Стрельцовой, затем Бабинец), и Вера, и Таисия проживали в оккупированной Беленькой, и только из-за наличия у них малолетних детей не были отправлены в Германию на принудительные работы. Так же, как и при организованной немцами (в последний момент оккупации) эвакуации всего населения села. Их, якобы, отпустили из сформированного для этого обоза, уже находившегося в пути несколько первых дней. Только тогда не понятно, почему (и зачем) Иван Семенович не показывал их в своих анкетных данных. И как ему это удалось. Ведь все односельчане были прекрасно осведомлены о реальном составе его семьи.
Может, он официально отрекся от них? Тогда такое практиковалось, и нередко. Но из-за чего? То ли он вообще не считал их своими родными дочерями (а и такое возможно), то ли из-за того, что они обе стали беременными еще до вступления в брак (каждая в свой).

Были среди "немцев" и вообще не немцы. А, например, австрийцы. Они, в свою очередь, делились на таких, которые были в восторге от Гитлера (как от своего земляка), и на таких, которые почти откровенно презирали его, даже в присутствии "настоящих" немцев.

В общем, очень разные, как всегда и везде. Жили они в доме Ковалей обычно по несколько дней или недель, а потом отправлялись на новые места.

Среди прочих постояльцев Ковалей был и один совсем молодой офицер, лейтенант, из так называемых судетских немцев.

Судеты - пограничная область между современной Чехией и Германией. Она всегда была спорной территорией, даже в те времена, когда за нее спорили еще Австро-Венгрия (тогда - очень могущественная) и Пруссия. Перед второй мировой войной на осколках Австро-Венгерской империи существовала страна, которая называлась Чехия, Богемия и Моравия. (Моравия - это восточная Чехия и западная часть нынешней Словакии, а Богемия - северная Чехия, или Судеты). Немцы всегда считали Богемию своей территорией, входящей в Юго-Восточную Саксонию, административным центром которой был Дрезден. Они прибрали ее к своим рукам еще до официального начала второй мировой войны. И определенные основания для этого у них были, так как подавляющее число населения этой территории были этническими немцами, хотя они и идентифицировали себя в качестве особой этнической группы (как, впрочем, и многие другие немцы). Да и само слово "Судеты" происходит от немецкого слова "Sud" ("зюд"), означающего "юг". И именно юг Германии. Ведь по отношению к Чехии, это вполне очевидный север!

Этот лейтенант, по имени Герберт, оказывал нашей, тогда - 16-летней, Лиде вполне конкретные знаки внимания. В меру того, что было возможным и допустимым при сложившихся обстоятельствах, он почти незаметно ухаживал за нею, делая это тонко и деликатно. Получилось еще так, что у Ковалей он жил довольно долго (не менее нескольких месяцев). Так долго, что между молодыми людьми успела возникнуть вполне определенная взаимная симпатия. И очень сильная. Тем более, что парень был весьма привлекателен и хорош собой. Как, в прочем, и Лида в те времена.

Об этом судетском немце автору этого описания рассказывала, проговариваясь, сама Лида (мать автора). Когда рассказывала об оккупации вообще и о том, какими разными были немцы-оккупанты. Произносилась даже и его фамилия, но она, к сожалению, выветрилась из памяти автора, бывшего тогда (почти 60 лет назад!) еще ребенком. Но в академическом издании "Устная история степной Украины", 2008 г. (том 4, стр.31) упоминается персонаж, полностью совпадающий с рассматриваемой сейчас ситуацией (лейтенант, живший в Беленькой сначала в семье одних Ковалей, а потом перебравшийся к другим, более благоустроенным) и с полностью совпадающими, по рассказам Лиды, его характеристиками (хороший, человечный, говоривший по-русски, антифашист, демократ) - Герберт Миге.

Несомненно, это и есть интересующий нас возлюбленный Лиды. (Возможные варианты немецкого написания этой фамилии: Mige, Miege. Не исключаются также варианты Minge, Minde и др.)

Но Лида никогда не говорила о том, что это ее знакомство имело серьезные последствия.

А они были. Именно поэтому это знакомство, перешедшее потом в серьезные отношения, и названо здесь секретным романом. Почти все, что связано с этими отношениями, имело потом серьезное влияние на процесс создания будущей семьи Лидии. Поэтому оно достаточно подробно, насколько это вообще возможно, вошло в настоящее повествование. В последующих главах и разделах этот вопрос будет освещен в деталях.

Ни одной фотографии Герберта, к сожалению, не сохранилось. В связи с этим автор выставляет просто ассоциативный ряд портретов молодых немецких военнослужащих того времени, взятых с сайта reibert.info :

Эта запретная во всех отношениях любовь развивалась бурно и стремительно. Несмотря на то, что все обстоятельства были против этого. Шла война. Молодые люди были представителями противоборствующих (воюющих!) в ней сторон. Общались, условно говоря, на разных языках (хотя в определенной мере оба знали и язык другого). Имели радикально отличающийся социально-экономический статус. Воспитывались в разной культурно-образовательной среде. Двадцатипятилетний Герберт был заметно старше шестнадцатилетней Лиды.

Связывало их только одно - пылкая любовь.

Дошло дело до того, что Герберт решил жениться на Лиде. Но сделать это официально, с соблюдением всех принятых у него на родине традиций и обрядов. В письме своим родителям он изложил сложившиеся обстоятельства и попросил их родительского благословения. В поступившем через некоторое время ответе оно, вопреки опасениям, было дано. Но вместе с настоятельным советом вступить в брак только после окончания войны, когда решатся индивидуальные судьбы каждого влюбленного и родителей (с обеих сторон).

Позже в переписку с семейством Минге, уже из небольшого богемского (южно-саксонского) городка Бёмишь-Ляйпа (в настоящее время - Чешская Липа), включилась и сама Лида...

Всех "фольксдойчев" (немецких колонистов, уже более 100 лет живших на юге Украины), немцы-оккупанты считали своими, абсолютно им доверяя. Правда, всем им пришлось обучаться на специально организованных в Верхней Хортице курсах современного немецкого языка, современной культуры и быта Германии и, естественно, фашистской национал-социалистической (гитлеровско-гимлеровской) идеологии.

Среди них была, естественно, и Эльза Оренбург, родная сестра бургомистра Беленькой Иосифа (но намного моложе его).

Колонисты, со своей стороны, уверяли оккупантов, что местные украинцы давно отучены кому бы то ни было противостоять, поэтому никакой реальной угрозы для оккупационного режима не представляют.

Да так оно и было на самом деле. Желающих партизанить в окружающих селах было очень мало. Плавни годились только для отсиживания, но никак не для активных действий. Вот и плыли все по течению.

Реальное сопротивление подпольных групп в Запорожье и области существовало только в крупных городах, где были предприятия, объекты, строения (в т.ч., и разрушенные), подвалы. Места, где можно было собираться, что-то обсуждать, строить планы, что-то прятать, и откуда действовать.

Местные жители, в подавляющем большинстве - украинцы, в период оккупации были совершенно бесправными. К тому же, они не имели никакой связи со своими родственниками, живущими в других, не оккупированных немцами, частях страны. И, тем более, не имели ни малейшего представления о судьбах своих сыновей и братьев, призванных в армию еще до начала войны.

Почти полностью они были лишены и какой-либо медицинской помощи, поэтому болеть было непозволительной роскошью. В таких случаях заболевшие чаще всего просто валялись в постели и надеялись, что со временем все пройдет само собой.
Немцы от наших больных старались держаться, как можно дальше (а это иногда оказывалось полезным).

Согласно официальным данным, к началу войны в больнице Беленькой работали три врача и некоторое количество медицинских сестер. Известны даже фамилии этих врачей: Л.С.Коваленко, Е.С.Коваль и П.В.Назаренко. Первые двое были расстреляны немцами в первый же день оккупации. Очевидно, из-за из-за брака с лицами еврейской национальности (либо наоборот). Третий (Назаренко) до сих пор официально считается нашими властями лицом, связанным в то время с партизанами (активность которых уже описана выше), и распространителем сообщений Советского Информбюро в оккупированном селе. Однако, его реальные дела в оккупации (как и судьба в послевоенное время) совершенно не известны. В соответствии с реалиями последнего этапа войны он вполне мог попасть (под общую гребенку) в "сталинскую десятку", как специалист, проживавший и работавший в немецкой оккупации.

Согласно вполне правдоподобным устным свидетельствам очевидцев (зафиксированным и письменно) при немцах в Беленькой работала еще и врач Вера Михалевич (откуда она взялась и почему не попала под расстрел - не понятно), которая удачно взаимодействовала с Иосифом и Эльзой Оренбургами в вопросе признания многих наших молодых людей и девушек тяжело больными или инфицированными, то есть, непригодными для отправки на принудительные работы в Германию.

Ради справедливости, пусть и последними в этом списке, следует упомянуть еще одну категорию медиков, оказывавших иногда помощь населению оккупированных Беленькой и Марьевки, а именно - немецких военных врачей. Эта помощь бывала редкой, зато она была медикаментозной, а поэтому - чрезвычайно эффективной (на фоне мер по самолечению).

Это, конечно, совершенно не вписывается в его официальную биографию, его нынешний имидж и даже некоторый ореол вокруг его имени. Но вполне определенная основа для таких разговоров имеется. И вольно или невольно она создана, в том числе, и его близкими, а именно, отсутствием их четких объяснений ряда явных нестыковок в его биографии. Заранее приношу свои извинения родственникам и лицам, близким к семейству Павловского, за мои попытки увязать эти нестыковки. Если мои результаты кому-то покажутся уж слишком далекими от действительности, предлагаю считать описанный мною далее образ врача-хирурга художественным, не реальным, вымышленным. (Глава 9, подтема "Легендарный врач").

Когда дела на фронте шли удачно для немцев, а сам фронт отодвигался все дальше на восток, они иногда вспоминали и о своей культурной миссии, которая была продекларирована ими еще в первые дни оккупации. И некоторые из них искренне верили в нее, и даже в какой-то мере занимались ею.

Об этом не принято и как-то даже неприлично писать (настолько это необычно), но это, все же, чистая правда. Такая же, как и правда о концлагерях и миллионах ни в чем не повинных людей, убитых фашистами.

Как уже сообщалось, в оккупированной Беленькой была восстановлена работа школы, но только начального уровня.

Возможно, кому-то будет трудно поверить в это, но в клубе оккупированного села показывались кинофильмы, понятное дело - немецкие, как хроникально-документальные, так и художественные, с участием немецких кинозвезд мирового уровня, например, Марлен Дитрих. Были организованы курсы немецкого языка (для всех желающих). Был даже воссоздан существовавший в Беленькой еще до войны духовой оркестр при клубе. Там играли обычную духовую музыку, от "Амурского вальса" до "Прощания славянки". Но главное, что этот же оркестр играл и на похоронах, ведь и тогда некоторые люди умирали естественной смертью.

Руководил этим оркестром капельмейстер Стрельцов - первый муж двоюродной тети автора, Марии Тихоновны Коваленко, мать которой, Улита, была родной сестрой нашего знатного огородника Ивана Семеновича Коваля. Мария же, понятное дело, была двоюродной сестрой Веры, Ивана, Таисии и Лидии Ковалей.

Точно таким же естественным образом некоторые люди вступали и в браки, даже в период оккупации. А регистрировали их тогда сельские или городские управы. Конечно, такие случаи были крайне немногочисленными, но они были. Во всяком случае, среди немецких колонистов.

В частности, в 1943 году, в возрасте 17 (или 18) лет, вышла замуж и уже знакомая нам Эльза. А ее мужем стал некто Браун. Скорее всего, он тоже был немецким колонистом. Автору удалось раздобыть чудом сохранившееся фото с этой свадебной церемонии:

Несмотря на крайне неважное состояние фото, попытаемся рассмотреть участников этого мероприятия. Причем, не в традиционном порядке (слева направо), а в смысловом, обусловленном самим событием. (Личности установлены путем длительного изучения многих материалов, графических и текстовых).

В композиционном центре изображения, смещенном влево от геометрического центра снимка, находятся молодожены - Эльза Браун (Оренбург) и сам Браун. Рядом с невестой стоит глава семейства Андрей Оренбург.

Крайний справа на снимке - его старший сын Роберт Оренбург, бургомистр Марьевки. По правую руку от него стоит его жена Нина (впоследствии вышедшая замуж за красноармейского майора, расследовавшего деятельность граждан во время оккупации; скорее всего, для уклонения от ответственности за сомнительное родство с Оренбургами). Сразу за ней, опираясь на руки Нины и Марии (девушки в пилотке, младшей сестры Нины, в будущем - второй жены Иосифа), стоит мать братьев и Эльзы Оренбургов (ее имя пока не установлено). За матерью скромно прячется Иосиф Оренбург (Йоська), бургомистр Беленькой.

Между двумя этими группами родственников, в геометрическом центре снимка, в светлом наряде, стоит Раиса, "артистка", первая жена Иосифа. Соседство с нею явно не радует Марию, уже тогда испытывавшую явную симпатию к Иосифу. (Когда после войны семейство Оренбургов было направлено в ссылку, Раиса бросила Иосифа, а Мария, наоборот, проследовала за любимым, вышла за него замуж и прожила с ним всю оставшуюся жизнь).

Четыре женщины в левой части кадра - не родственницы, а гости. Первая из них, крайняя слева, как ни трудно поверить в это при таком качестве фотоотпечатка, - Лидия Коваль (1926 г.р.) Рядом с нею стоит еще одна одноклассница Лидии и Эльзы - Зинаида Василенко/Логвиненко (1925 г.р.) По другой версии расшифровки - это одноклассница Марии - Нина Бережная/Печерная. Это может быть принято только в случае, если согласиться с тем, что эта девушка примерно на два-три года моложе (1928 г.р.) Лидии и Эльзы, то есть, что ей здесь только 15 лет (но на это не похоже!) В конце оккупации она, белянка, проживала в Марьевке и прислуживала в доме Роберта. За ними стоят соседка ("тетя Валя"?) и, предположительно, Клавдия Белая/Макаренко (1920 г.р.)

На полу сидят пять человек, из которых точно известны только Анна Сидоровна Коваль и ее муж Иван Семенович Коваль (сидит дальше всех), - наш агроном/огородник, неожиданно для себя вдруг ставший "председателем колхоза" (старостой общины).

Первый слева сидящий на полу - это с вероятностью 95% тот же человек, что и крайний справа из сидящих за столом (на групповом фото правления колхоза) в предыдущей главе. То есть, один из "вечных" руководителей. Очень вероятно, что это заместитель бургомистра Беленькой Белик Иван Андреевич.

Один (который?) из двух, сидящих на полу справа от Ковалей, - Белоусов Михаил Христофорович. (Позже поливал Коваля И.С. грязью и клеветническими домыслами. О себе рассказывал, что присутствовал на этой свадьбе). Личность последнего мужчины установить не удалось.

На обороте этой фотографии, подаренной семейству Ковалей после войны, написано (отсканировано через мокрый слой бумаги и клея):

"Храните [это фото], потому что оно одно. Это сделано вечером, получилось неудачно, на 3. Храните ее 16 лет. Выдаю и для Вас. Храните и Вы, чтобы Вам когда-нибудь что-то осталось на ее посмотреть. 30 / 9 - 58. Фотограф. 1 / 6 1943 г." (Проявим снисхождение к ошибкам в русской грамматике этнической немки, всю молодость прожившей в украинской глуши).

* * * * * * *

В период оккупации была частично восстановлена работа запорожских городских рынков. Как и в довоенные годы, жители пригородов могли возить на продажу в город овощи, яйца и другие товары сельскохозяйственного производства. На рынках в ходу были и старые советские деньги, и оккупационные немецкие (двух видов).

Начиная с лета 1942 года, немцами было частично восстановлено и пригородное судоходство на Днепре. Но поездки на катерах считались очень рискованными из-за возможности их бомбардировок советскими самолетами. Поэтому люди чаще ездили на телегах.

Из семейства Ковалей торговать обычно ездили мать, Анна Сидоровна, и ее старшие дочери Вера и Таиса. (Эта информация верна только в случае, если Вера и Таиса оставались таки в оккупированной Беленькой, а не прятались от войны под Архангельском). Лиду в город брали крайне редко.

Но одна из этих поездок (по расчетам автора - в июне 1943 года) стала исключительной, с последствиями для всего описываемого далее хода событий. (Но об этом будет рассказано немного позже).

P.S. У читателя давно уже мог возникнуть вопрос: почему так много внимания в описании уделяется Эльзе и ее семейству?

Ответ: потому что она имела колоссальное, решающее влияние на формирование личности Лидии Коваль вообще и на ее экстравагантные (и даже авантюрные) поступки в заключительной фазе войны. Без нее многое прошло бы совсем иначе (или вообще не состоялось бы).

Важной темой периода немецкой оккупации является принудительный вывоз нашей молодежи на работу в Германию. На каторжные работы, как принято об этом говорить и писать. Попробуем разобраться в этой теме, добросовестно используя при этом как данные официальной статистики, так и реальные факты в одном отдельно взятом населенном пункте (на примере деревни Беленькой).

Так вот, в этой самой Беленькой по-настоящему принудительного вывоза практически не было.

Как таковой вывоз (скорее, выезд), конечно, был, но был он ограниченным, постепенным, происходившим в три волны, причем, поначалу - совершено добровольным, с проводами молодежи с музыкой и песнями.

Частично это объясняется тем, что население села вообще было бесконфликтным, безропотно трудилось на полях и фермах, а вновь образованная хозяйственная община (имеющая своим прообразом латифундию), в целом, как бы и так работала на Германию (хотя реально практически все поставки продовольствия из Беленькой обеспечивали только потребности жителей оккупированного Запорожья). А частично, - удачной деятельностью старосты и бургомистра села, которые умудрялись не испортить отношения ни с местным населением, ни с оккупационными властями.

Весомыми причинами добровольного отъезда молодежи на работы в Германии, активно подогреваемыми немецкой пропагандой, были желание увидеть иной мир, другую жизнь, хорошо заработать. Другие (юноши) добровольно записывались в трудовые отряды, чтобы не оказаться чуть позже в "добровольческой" армии немецкого вермахта, формируемой из наших соотечественников (от такой возможности все жители Беленькой просто шарахались, понимая и ее опасность, и запредельную аморальность; в итоге ни один из жителей села в нее так и не попал).

Второй и, особенно, третий наборы молодежи на работы в Германии в Беленькой проходили уже в хорошо знакомом всем добровольно-принудительном порядке. Списки всей молодежи у немцев были, так как в самом начале оккупации они провели полную перепись населения. Так что полностью отделаться от этой проблемы возможности не было. Но бургомистр села Иосиф Оренбург вел очень гибкую политику в этом вопросе.

В семьях, где было несколько детей (и ребят, и девушек), он согласовывал с родителями, кого в каком порядке направлять, с учетом наперед известного ему места работы и примерного ее характера. Рассказывал, как надо себя вести в разных случаях, чтобы как можно проще и быстрее адаптироваться к новым условиям. Для семей, в которых был только один подросток "мобилизационного" (с точки зрения немцев) возраста - 16 лет, Иосиф накладывал свою персональную бронь, объясняя своему немецкому начальству, что он лучше знает, кого когда лучше посылать и кого кем можно заменить в настоящее время. Так же он поступал и при наличии в семьях престарелых людей, требующих ухода.

А в случаях, когда никакие обычные отговорки не срабатывали, а подростка необходимо было во что бы то ни стало оставить в селе, Иосиф (как и его сестра Эльза) доставал через доверенных врачей справки о мнимых болезнях таких кандидатов на отправку. (Те записывали им туберкулез, сердечные и кожные заболевания, нервные расстройства и т.п.) И после этого просто вычеркивал таких молодых людей из официальных списков.

Ну, а кого-то он и уговаривал, объясняя, что в какой-то определенный момент времени это сделать лучше и удобнее, чем будет потом, в какое-то другое время.

Да, выезд молодежи на работы в Германию носил обязательный характер. Ведь это было сформулировано руководящими документами немцев. А ситуацией владели и управляли именно они. Но при желании от такого выезда можно было сравнительно легко уклониться. Во всяком случае, в Беленькой.

Вот пример реальной повестки на такую отправку (на украинском языке), выданной управе этого села, с некоторыми комментариями:

Трудно поверить, что такие повестки были на самом деле? Тогда можно посмотреть на ее отсканированный оригинал, фигурировавший впоследствии в одном уголовном деле лица, ее выдавшего ("руководителя колхоза"):

Так или иначе, но под дулами автоматов из Беленькой никого не отправляли. (Упоминавшийся ранее Паталах, в присутствии нескольких немцев отвергавший саму возможность выезда в Германию в категорической, громогласной и дерзкой форме, - единственное исключение, приведшее к его гибели на месте). Молодежь оказывалась под охраной уже только на сборных пунктах и в поездах, ехавших на запад.

Некоторые из этих ребят, все же, предпринимали попытки побегов (иногда и удачные), уже прямо с поездов, идущих в Германию. А потом не знали, куда деваться. Ведь никаких планов побега у них, как правило, не было. Идти было некуда, а возвращаться домой нельзя...

Всего в Беленькой "насильно угнанных в Германию на каторжные работы" за три волны трудовой мобилизации набралось 202 человека (у автора имеется их исчерпывающий список). Не так уж и много для села, насчитывавшего в начале войны около 5 тысяч жителей (точные данные на 1941-43 годы, к сожалению, отсутствуют), где одних только школьников было более 800 человек, а число призванных в армию юношей непосредственно в предвоенные годы (и встретивших войну в ее рядах) составляло 660(?) человек.

Последняя цифра является официальной, но представляется сильно завышенной. Действительно, при 5000 жителей и среднем возрасте жизни в те годы 50 - 60 лет, число представителей любого, отдельно взятого года рождения, в среднем, составляет 80 - 100 человек (что хорошо соответствует и числу школьников в средней, 10-летней школе). Но так как юношами является только половина из них, 40 - 50 человек каждого года рождения, то при стандартном в предвоенные годы сроке службы в армии 4 года, число всех призванных в армию в данном селе не могло превышать 160 - 200 человек.

Имеющиеся реальные данные по числу жителей Беленькой в разные годы: 1908 г. - 3610, 1970 г. - 6632, 2001 г. - 4976 человек. Поэтому принятая для начала оккупационного периода цифра в 5000 жителей, видимо, близка к реальной.

Такой же арифметический подход позволяет определить и примерное количество молодых людей в селе (и парней, и девушек), являвшимися кандидатами на оправку в Германию, в возрасте от 16 до 18 лет (Более молодых, как и более старших, из данного конкретного села не отправляли. Всех этих подростков здесь называли детьми.)

То есть, в расчет включаем только людей 1924 - 1927 годов рождения, 4 возрастные группы (в 1942 году - три возрастные группы, 1924-26 г.р.; в 1943-м к ним добавилась еще одна, 1927 г.р.) Это дает общее количество пригодных (с точки зрения немцев) для отправки в Германию 320 - 400 человек.

А отправлено их туда было, как уже указывалась, 202. То есть, это не было поголовным выгребанием, всех подряд.

Обратно же из всех уехавших и отправленных ("угнанных") в Германию вернулось только 20 человек. Еще несколько человек вернулись в Беленькую гораздо позже, примерно через полвека, уже в преклонном возрасте 70-80 лет, просто для того, чтобы помереть на родной земле.

Конечно, во время захвата Германии войсками Красной Армии и союзников некоторая часть иностранных, в т.ч., и наших, рабочих попала в мясорубку войны и погибла. Кое-кто умер и от болезней. Но все остальные (а это подавляющее большинство) просто не захотели возвращаться на родину, предпочли остаться "на каторге". Особенно те, которые оказались в зонах оккупации Германии войсками союзников (США, Англии и Франции). Они потом писали письма и присылали посылки оставшимся в живых членам своих семей.

Еще одной, заключительной акцией принудительного изгнания всего населения Беленькой (на работы в Германии?) была, по мнению ряда историков, его "эвакуация", проведенная немцами 04-05.11.1943. (Ее подробности см. в главе 8).

Необходимость применения кавычек для этого слова (или слов "так называемая") вызывает большие сомнения в связи с поголовным характером этой акции. Немцы и их подручные эвакуировали из села не только молодежь, не только трудоспособных мужчин и женщин, но и малолетних детей, и даже немощных стариков. Какие уж тут могли быть принудительные (тем более, каторжные) работы!

Жители Беленькой, возвращаемые после разгрома Германии домой, как правило, попадали на принудительные (безоплатные, только за еду) работы по растаскиванию завалов в родном Запорожье, преимущественно на "Запорожсталь" или Днепрогэс. На пять лет. И судимостью это, вроде бы, не считалось. Молодые мужчины - практически поголовно и безоговорочно, девушки - в зависимости от семейных обстоятельств.

А наши бывшие военнопленные, добровольно явившиеся "с повинной" в органы власти (в т.ч., в военкоматы) или прокуратуры, снова отправлялись в армию, еще на пять дополнительных лет, "дослуживать". Очевидно, что-то подобное происходило и по всей стране.

* * * * * * *

Несколько эпизодов из рассказов жителей Беленькой о работе в Германии в годы войны.

Одна женщина (пожелавшая остаться анонимной) рассказала автору этих записок о том, что вскоре после приезда на место, в трудовой лагерь, была отобрана в одну немецкую семью в качестве домашней прислуги. Состав ее работ начинался с уборки дома, а свелся, в конце-концов, к выполнению всех домашних дел, чуть ли не на правах хозяйки, включая стирку, закупку продуктов, приготовление еды и прогулки с детьми.

Для девушки была предоставлена небольшая, но довольно уютная комнатка, выделено отдельное постельное белье, приобретена нормальная одежда и обувь (чтобы она не бросалась в глаза другим бюргерам), ей разрешалось читать газеты, журналы и книги (язык она довольно быстро изучила) и писать письма домой. Платили и довольно приличную зарплату.

В этой семье она впервые в жизни узнала о существовании холодильников (ранее и не подозревала о таком чуде техники), автомобилей в личном, домашнем пользовании (до того думала, что они бывают только у высокопоставленных представителей государственной власти) и даже горячего водоснабжения (при помощи водонагревательных колонок). Впервые увидела многие виды продуктов (колбас, сыров, маргарина, шоколада, печенья и др.), имела право не только смотреть на них, но и есть их.

- Непринято такое говорить, и даже стыдно это делать, но это были лучшие годы моей жизни, - почти шепотом делилась впечатлениями теперь уже немолодая женщина. - А теперь вот еще и компенсацию выплатили от имени немецких властей…

Другая жительница Беленькой сообщила (в "Устной истории степной Украины", кто захочет, найдет ее фамилию в 4-м томе издания), что ей при освобождении выплатили 600 рейхсмарок, а еще по одной ведомости, где была сумма 900 марок, не выплатили ничего, потому что там была допущена ошибка в ее фамилии (вероятнее всего, специально). И все же, это были очень даже немалые деньги.

Один мужчина описывает свою работу в хозяйстве на селе, у бауэра (крестьянина-хозяина). Обычный сельскохозяйственный труд, с наличием свободного времени и возможностью почтовой переписки. Причем, не только с родственниками в Беленькой, но и со своим земляком, так же "принудительно" вывезенным на работу в Италию (были, оказывается, и такие).

* * * * * * *

Попробуем оценить ситуацию с "принудительным вывозом на каторжные работы в Германии" по всей Украине (или по "Рейхскомиссариату Украина", как ее называли немцы), в целом.

Руководство Германии того времени в отношении привлечения к труду иностранных рабочих имело весьма обширные замыслы. Они планировали заполучить 15 миллионов тружеников из СССР, причем, основная часть их должна была выехать именно из Украины. Реально, по данным самой Германии, приведенным в статье "Остарбайтеры" в Википедии, было вывезено 7,6 млн. человек. (В других источниках встречаются и иные, более скромные цифры количества вывезенных на работы, а именно: 4 млн., 4,979 млн., 5 млн., 6,8 - 7 млн.человек. Все эти цифры, скорее всего, являются заниженными, потому что немцев никак нельзя заподозрить в том, что они свою цифру завысили).

От 2/3 до 3/4 из этих работников были украинцами.

А как же быть в таком случае с присущей капитализму проблемой безработицы? Ее в Германии практически не было, так как подавляющее количество мужчин, в итоге, оказалось призванными в армию, а женщины, согласно немецкому менталитету, должны были реализовать все свои способности, находясь между трех "К" (Kuchen, Kinder, Kirche - кухня, дети, церковь). А тяжелых и непрестижных работ в стране было предостаточно. Да и на обычных предприятиях необходимо было кем-то заменить ушедших в армию. Так что иностранная рабочая сила для Германии была просто необходима.

На первом этапе отъезда украинской молодежи (и парней, и девушек) на работы в Германию, он везде (как и в Беленькой) проходил на добровольной основе. В Киеве сначала даже стояла очередь из желающих выехать. Кого-то влекла романтика путешествий, желание увидеть, наконец, своими глазами Европу. Кто-то хотел заработать. А некоторым просто не терпелось вырваться из-под опеки и надзора родителей.

Еще одной причиной добровольного выезда украинцев на работу за границу является их менталитет, проявляющийся, в частности, в распространенной среди них готовности к трудовой эмиграции (о чем хорошо знали и специалисты по трудовым ресурсам Германии). В свое время украинцы массово, сотнями тысяч, переселялись в Канаду и США, позже - в Сибирь (хотя и не всегда добровольно), Аргентину. Уже в наше время несколько миллионов украинских граждан трудятся в Европе (от Польши и Чехии до Португалии) и России. И силой их туда никто не выгонял.

Короче говоря, причин даже для добровольного выезда молодежи на работу в Германию хватало. К тому же, изо всех сил старалась немецкая пропаганда. Вот и ехали.

Принудительным этот вывоз стал на довольно скоро наступившем втором этапе, когда исчерпался запас добровольцев и тех молодых людей, которые могли бы относительно безболезненно оставлять семьи и хозяйства родителей, а также больных и пожилых родственников (нуждающихся в постоянном уходе).

Стоит принять во внимание, что даже и на самых последних, уже явно принудительных стадиях отправки нашей молодежи на работы в Германии, была еще одна причина добровольного (по форме) выезда. Правда, касалась она уже только лиц мужского пола. Таким образом можно было избежать призыва в "добровольческую" Российскую освободительную армию (РОА) под командованием генерала Власова. Ведь практически любая работа предпочтительнее боевых действий на самых опасных участках фронта (да еще и против своих!)

Выезд в Германию для уклонения еще и от службы в полиции в качестве реальной его причины рассматриваться не может, так как туда принимали только добровольцев (хотя нередко, и вынужденных), да еще и по отбору (ведь некоторым "полицаям" выдавалось даже огнестрельное оружие). Кроме того, процент лиц, занятых на службе в полиции, по отношению к общей численности населения, был крайне незначительным. Да и службой ее можно называть лишь с большой натяжкой, ведь большинство "полицаев" были простыми охранниками (обычными сторожами) или надзирателями.

Но в некоторых местах нашей страны, где с организованным набором на выезд в Германию немцы не справлялись, они действовали и примитивными грубыми средствами - устраивали облавы в городах, хватали всех подряд трудоспособных, под дулами автоматов загоняли их в вагоны и отправляли в свой Фатерланд. Было, конечно, и такое.

По данным автора, опирающимся на устные свидетельства очевидцев, вывозу в Германию на первом этапе (с 1942 г.) подвергались 16-18-летние подростки (и юноши, и девушки), а с конца 1943 года, уже как исключение, уже и 14-16-летние.
Но по некоторым официально опубликованным данным, уже в 1942 году до 30% вывозимой в Германию молодежи были 12 - 14-летними, а к концу 1943 года нижний предел возраста вообще был понижен до 10 лет. Такие данные представляются совсем недостоверными, как минимум - крайне сомнительными.

Обратно в СССР вернулись (или были возвращены принудительно) 5,5 млн. человек. (Это максимальная из всех существующих цифр).

А наш традиционный пропагандистский штамп, между тем, гласит: "Лишь немногим удалось выжить и вернуться домой". Пять с половиной миллионов - это совсем не "немного"! (Впрочем, будет таки немного, если учесть последующее, уже послевоенное, заключение большинства из этих людей, на этот раз - уже в советских, сталинских лагерях. После которого живыми домой возвращались действительно немногие).

Сексуальные контакты с немецкими гражданами или трудовыми мигрантами из других стран были запрещены под страхом смерти. 

Принято говорить, что положение большинства остарбайтеров мало отличалось от рабского. Особенно, якобы, во второй половине войны. Считается, что их питание было скудным и крайне некачественным, но конкретно оно нигде не описывается (ни его организация, ни рацион).

На самом деле положение трудовых мигрантов по ходу войны, в большинстве случаев, только улучшалось. К примеру, существенно выросла зарплата остарбайтеров. В 1944 году она увеличилась сначала до 50% ставок немецких рабочих, а затем, к концу года, и вообще уравнялась с зарплатой работающих немцев. Одновременно остарбайтерам была обеспечена и пятидневная рабочая неделя с двумя выходными днями (о таком в СССР никто и не слыхал, вплоть до середины 60-х годов).

В итоге, почти всем удавалось и зарабатывать, и скопить некоторые средства. Ведь кое-где платили даже наличными, по редко озвучиваемым сведениям - до 8 настоящих рейхсмарок в день. (За 25 рабочих дней в месяце - до 200 DM. Не слабо!)

Некоторые из остарбайтеров обучились многим полезным рабочим профессиям. Определенное разнообразие для части других работников вносилось выездным характером их работы (например, для строителей).

Теперь о т.н. каторжном характере труда иностранных рабочих в Германии. Женщины здесь, преимущественно, шили одежду (военную форму) и парашюты. Часть из них (особенно, ближе к концу войны) была допущена и к производству боеприпасов всех видов. Мужчины, в основном, работали на металлургических и машиностроительных заводах, некоторое их количество - на шахтах, рудниках и химических производствах.

Вряд ли хотя бы на одном из названных объектов условия труда были хуже, чем на соответствующих советских заводах, на сооружении наших каналов, добыче полезных ископаемых на рудниках и шахтах нашей страны (особенно, на Крайнем Севере). И даже на шахтах того же Донецкого бассейна или Новороссийском цементном заводе. Поэтому разговоры о каторжных условиях труда в Германии, на самом деле, всегда велись только с целью нагнетания обстановки и усугубления степени вины немцев.

Главным стимулом хорошего отношения остарбайтеров к труду была возможность получить постоянную работу с проживанием за пределами трудовых лагерей.

В эти лагеря регулярно приезжали немецкие граждане для отбора рабочей силы, нужной им для использования в своих личных хозяйствах. Работников отбирали по состоянию здоровья (хотя такой отбор, как правило, проводился еще и на родине, особенно, на первом этапе кампании), по внешним физическим данным и по рекомендациям местных надзирателей (об отношении к работе того или иного работника, о его аккуратности и порядочности, а также о том, что кандидат может работать без охраны и никуда не сбежит).

Если работник затем производил хорошее впечатление на нового работодателя, то он имел все шансы остаться у него на постоянно. Некоторые оставались на таких работах и условиях до самого конца войны, а многие затем остались (на территориях, освобожденных войсками союзников) и после ее окончания. Или перебрались в другие страны Запада, большинство - навсегда.

Статистика говорит, что таких, навсегда оставшихся на Западе, насчитывается около 500 тысяч человек, Остальные (разница между числом вывезенных, возвращенных и этих оставшихся) считаются погибшими. На самом деле число "невозвращенцев", конечно же, значительно больше. Так как даже математическая разница между приведенными выше цифрами (7,6 миллионов и 5,5 миллионов) составляет 2,1 миллиона человек.

Остарбайтеры, проживавшие в трудовых лагерях и освобожденные в 1945 году Красной Армией или войсками союзников, с большой настороженностью и опаской возвращались на родину. Очень многие - только после активной работы специальных советских агитаторов (из зон оккупации Германии войсками союзников).

Только вот "дома" они в своем подавляющем большинстве попадали не к своим семьям, а в трудовые лагеря ГУЛАГ'а, так как считались предателями и изменниками Родины. В худшем случае, некоторых из них (до 30%), еще в Германии, в т.н. фильтрационных лагерях, расстреливали, а в лучшем - на десятки лет депортировали в Казахстан, Киргизию, на Крайний Север или на Дальний Восток, с ущемлением в гражданских правах. Без права выезда, обучения в вузах, участия в выборах и т.п.

Так или иначе, объективно работа остарбайтеров, не становившихся на путь диверсий и саботажа, была, все же, и работой на Германию, а, значит, - против СССР. Поскольку в подавляющем большинстве случаев было невозможно точно установить, и кто (и чем) из остарбайтеров конкретно занимался, кто попал в число этих работников принудительно, а кто добровольно, советская система наказаний распространялась на всех их в равной степени (за исключением "отсеивания" явных преступников в уже упомянутых фильтрационных лагерях). Ибо даже принудительно отправленные в Германию люди в целом ряде случаев работали таки во вред нашей стране (например, на военных заводах, производивших боеприпасы). Таковы трагические обстоятельства истории остарбайтеров.

Как уже было указано выше, никакой партизанщины и никакого подполья в Беленькой во время оккупации на самом деле не было.
Здесь не было ни условий для антифашистской деятельности, ни реальных поводов для нее. Некому было и организовывать ее, так как немногочисленные коммунисты покинули село вместе с отступавшей в 1941 году Красной Армией. Максимальным проявлением несогласия, тревог и ожиданий было обсуждение положения дел на фронте в узком кругу родных и близких.

Правда, иногда на село сбрасывались листовки из советских самолетов с призывами всячески вредить немцам. Иногда появлялись слухи о партизанах в плавнях, о парашютистах- десантниках (там же), но почти никто из сельчан их никогда не видел. Кроме тех, которые были вынуждены периодически подкармливать нескольких беглецов из села (теперь называемых партизанами).

Как было бороться с оккупантами реально (если бы кто и захотел делать это)? Где, какими силами? С помощью чего? Травить зерно мышьяком? Так ведь и мышьяка не было! Так же, как и гарантий, что из этого зерна не напекут хлеба для наших же жителей, того же Запорожья (как раз это и стоило предполагать).

…Однажды ночью в окно подсобки, в которой жила семья Ковалей, тихо постучали.

- Кто там, в такое время? - так же тихо спросил глава семейства.
- Открывай, Иван Семенович! - громким шепотом прозвучал голос бывшего председателя колхоза, - Дело есть.

В осторожно открытую Иваном дверь вошел Корний, исчезнувший из села несколько месяцев назад. Оба невольно кинули взгляд в сторону другой двери. Той, за которой, наверное, спал немец.
Коваль утвердительно кивнул головой, и оба тихо прошли на свою половину. Корний коротко поздоровался с проснувшимися, буквально опешившими от такой неожиданности.

- Иван Семенович, выручай! Мне срочно нужны документы для свободного перемещения по оккупированным немцами землям. У меня задание подпольного обкома. Помогай, не век же здесь будут немцы! Скоро вернутся наши, заживем лучше прежнего!

- Так где же я их возьму, Корний? Я же к ним не имею ни малейшего отношения!
- Так ты же дружишь с Йоськой! Он то может? На него можно положиться? Сможешь его уговорить?

Иван Семенович, на несколько мгновений задумался.

- Да, Йоська может. И поможет. Пошли к нему!

И мужчины исчезли в темноте.

В поздний комендантский час большевик Корний Хижняк в сопровождении беспартийного агронома, старосты сельхозобщины, Ивана Коваля, шли к деревенскому бургомистру, "предателю" Родины и пособнику оккупантов, Иосифу Оренбургу.
Собаки почти не лаяли, ни в одном дворе, ни в другом, ни по дороге. Сразу узнавали обоих.

И Йоська не подвел. Обрадовался встрече с коллегой и старшим товарищем. Достал из сейфа нужный бланк и вклеил в него фото Корния, которое тот принес с собой. Поставил внушительную печать.
Коротко "обмыли" встречу и только что совершенное дело. Распрощались. Корний растаял в темноте.

Как оказалось позже, навсегда. Спустя полгода его выдал немцам другой подпольщик, схваченный фашистами. Говорят, сокурсник Хижняка по ВПШ.

А о том, что оформить Корнию нужные документы помогли "фашистский прихвостень" Иосиф Оренбург и его "подельник" Иван Коваль, советские следственные органы после освобождения села и слушать не хотели. И даже не внесли этот эпизод в материалы заведенных на них дел. Так же, как и показания неугодных следователю свидетелей по другим эпизодам. (Подробнее об этом будет рассказано далее).

Было бы исторически неверным и по-человечески несправедливым не вспомнить здесь некоторые детали службы Ивана Ивановича Коваля (сына Ивана Семеновича и Анны Сидоровны) в годы войны на Черноморском флоте.

На самом первом ее этапе многие моряки Черноморского флота воевали на суше и обороняли от наступающего врага город Одессу. Здесь это были, в основном, румынские войска при поддержке немецкой авиации. Наших матросов с моря поддерживала корабельная артиллерия. Когда сходились врукопашную (а это происходило регулярно), под этот артобстрел одних и бомбежку других попадали уже обе стороны.

Были у наших ребят и пулеметы. С их помощью они буквально косили безостановочно лезущих в атаки румын, наваливали целые штабеля их трупов, но румыны лезли и лезли. И постепенно смяли таки обороняющихся своей массой.

На море служба Ивана Коваля начиналась на крейсере "Коминтерн".

На воду корабль был спущен в 1905 году под именем "Кагул", которое уже в 1907 году было изменено на "Память Меркурия". С 12 ноября 1917 года, сразу после октябрьского переворота большевиков, команда корабля вместо Георгиевского Андреевского флага (единственного такого на всем ЧМФ) подняла сине-желтый (украинский). Но уже с 16.02.1918 на нем был поднят красный флаг. (И это было еще не последней перипетией с флагами на корабле и его названием). Имя "Коминтерн" крейсер получил 31 декабря 1922 года. С 1923 года и до начала ВОВ он использовался в качестве учебного корабля. Именно на нем проводились и съемки художественного фильма Сергея Эйзенштейна "Броненосец Потемкин" в 1925 году.

Построенный еще до революции (по немецкому проекту) и модернизированный (в меру возможного) в 1930 году, слегка неповоротливый крейсер с первых дней Великой Отечественной войны стал довольно важной боевой единицей Черноморского флота. Участвовал в войне в качестве минного заградителя. Вывозил раненых из осажденного Севастополя, охранял транспорты с солдатами и оружием, участвовал в стратегически важной Керченско-Феодосийской операции. С боями курсировал между Одессой, Севастополем и Новороссийском. Наибольшим его достоинством была исключительно мощная броня.

Тем не менее, 11.03.1942 г. крейсер был серьезно поврежден немецкой авиабомбой: была пробита палуба, разрушена часть правого борта, снесена часть кормовых надстроек. При этом всем корабль сбил 2 самолета противника, не потерял хода и продолжал нести службу.

16.07.1942 г. при стоянке в порту Поти (черноморское побережье Грузии) корабль получил серьезные повреждения сразу двумя авиабомбами немецкой авиации. Крейсеру был необходим капитальный ремонт, но во время войны это сделать не представлялось возможным. Тем более, что он уже тогда был явно устаревшим. В связи с этим "Коминтерн" разоружили, и его пушки и зенитные автоматы врыли (прикопали) в землю под Туапсе. А сам крейсер был затоплен в устье р.Хоби (в районе г.Поти) для создания волнолома. (Утверждают, что его корпус сохранился и до наших дней).

Вместе с командой этого крейсера Иван Коваль участвовал в боевых действиях во многих горячих точках на Черном море. Как на самом море, так и на суше.

После фактической гибели "Коминтерна" Коваля перебросили в состав команды эсминца (эскадренного миноносца) "Беспощадный".

Как видно из приведенных ТТД (тактико-технических данных), этот эсминец, заметно уступая крейсеру "Коминтерн" по габаритам и водоизмещению, имел гораздо более мощную силовую установку, позволяющую ему двигаться почти в два раза быстрее. Это был один из самых современных по тем временам корабль т.н. серии "7". Однотипных с ним эсминцев в конце 30-х - начале 40-х годов было выпущено сразу несколько штук. Например, если "Беспощадный" был поставлен на вооружение ЧМФ 02.10.1939, то его родной брат "Способный" (имеющий практически совпадающие ТТД) - 30.09.1939, то есть, всего лишь двумя днями раньше.

Ко времени полного выхода "Коминтерна" из строя (июль 1942 г.) "Беспощадный" принял участие многочисленных боевых операциях Черноморского флота по поддержке Красной Армии, сражавшейся в районе Одессы, устанавливал минные заграждения (правда, не понятно, против кого; по данным некоторых источников, немецких боевых кораблей в Черном море в 1941 году не было вообще, а весь флот Румынии насчитывал 4 эсминца и 1 подводную лодку), а 22 сентября 1941 был едва не потоплен атакой сразу 22 немецких пикирующих бомбардировщиков "Юнкерс-87". От прямых попаданий нескольких авиабомб он получил множество критических разрушений и лишь с огромным трудом дотянул до одесского порта. Оттуда чрезвычайно медленным ходом (со скоростью 2-3 узла; практически, это скорость пешехода) его отбуксировали на ремонт в Севастополь. Но и в Севастополе ремонт оказался невозможным из-за постоянных бомбардировок теперь уже и этого порта. Пришлось еще раз перетаскивать "Беспощадный" на буксире, на этот раз - на ремонтную базу в г.Поти. Полностью ремонт корабля удалось завершить только в сентябре 1942 года.

Вот тогда-то и попал в состав его новой команды Иван Коваль вместе с некоторыми своими боевыми товарищами с "Коминтерна".

В ноябре-декабре 1942 года "Беспощадный", вместе с другими кораблями ЧМФ, предпринял две или три вылазки (набеговые операции) ко вражеским берегам и портам (тогда таковыми были румынские, болгарские и турецкие), осуществлял патрулирование транспортов, проводил перевозку воинов-красноармейцев с одного участка фронта на другой.

В первой половине 1943 года эсминец проводил боевые действия уже в районе Новороссийска, к тому времени занятого немцами. С начала войны корабль прошел по Черному морю более 18500 миль (около 30000 км), выпустил более 3000 снарядов разного калибра и 6 торпед.

С начала второй половины 1943 года набеговые операции пришлось предпринимать уже и к берегам Крыма, полностью оккупированного немецкими фашистами.

Все сведения, описанные в данной главе далее, были засекреченными на протяжении 50 лет. Их беспардонно замалчивали. Но и по истечению этого срока о них говорят крайне нечасто. А разрозненные устные сообщения, проскакивавшие иногда в рассказах ветеранов флота, воспринимались большинством слушателей в качестве легендарных небылиц или не вполне трезвого их бахвальства.
Однако в наши дни о событиях на Черном море в начале октября 1943 года уже можно (и нужно) говорить открыто. Особенно, тем, кто имеет свидетельства очевидцев описанной далее трагедии.

В связи с приездом на флот наркома ВМФ СССР адмирала флота Н.Г.Кузнецова было решено проверить возможность осуществления намеченных на ближайшее время совместных действий Северо-Кавказского фронта, Черноморского флота и Азовской флотилии с целью освобождения Крыма. По сути, приезд наркома носил инспекционный характер. В связи с этим, командующий Черноморским флотом вице-адмирал Л.А.Владимирский решил продемонстрировать прибывающему на флот наркому образцово-показательную операцию черноморцев, имевших к тому времени опыт нескольких подобных атак на позиции немецких воск на разных участках побережья Черного моря.

Для ведения эффективных боевых действий на море Штабом Черноморского флота был сформирован отряд (дивизион) из трех кораблей под командованием к.2.р. (капитана 2-го ранга) Негоды Г.П. (Незадолго до того командовавшего эсминцем "Беспощадный")

Перед отрядом и входящими в его состав кораблями были поставлены следующие конкретные боевые задачи набеговой операции:
1. Эсминцам "Беспощадный" (к.3.р. Пархоменко В.А.) и "Способный" (к.3.р. Горшенин А.Н.) - обстрелять плавсредства противника, скопившиеся в Феодосийской бухте.
2. Лидеру эсминцев "Харьков" (к.2.р. Шевченко П.И.) - обстрелять коммуникации противника между Феодосией и Алуштой.

5 октября 1943 года примерно в 20 часов 30 минут корабли снялись с якоря в порту Туапсе и вышли на выполнение поставленной задачи. (Примерно, - потому что в разных источниках указано разное время, плюс-минус 5 минут). Согласно другим, менее надежным данным, корабли вышли из Поти. Всего в поход на трех кораблях отправилось 903 краснофлотца-черноморца, хотя номинальное их количество согласно штатному расписанию должно было составлять 851 человек.
Помимо членов команд на все три борта было взято 41 человек матросов-курсантов, 7 представителей управления дивизиона и 4 прикомандированных (скорее всего, из числа офицеров контрразведки, для осуществления общего надзора).

Каждого из членов команды "Беспощадного" просто распирало от гордости за то, что командир похода Негода находится именно на их корабле. Тем более, что еще совсем недавно он был его капитаном...

Перед самым отходом зона предполагаемых действий отряда была неожиданно и довольно существенно увеличена - от Феодосии до Ялты. Предполагалось, что отряд достигнет Ялты на рассвете, и в 05:30 обстреляет ее порт. Корректировка прицельности стрельбы должна была быть обеспеченной с воздуха, нашей авиацией.

В предыдущий период немецкая авиация в восточной части Черноморского побережья почти никак себя не проявляла, поэтому командование ЧМФ не предусмотрело никаких серьезных мер по прикрытию действий отряда кораблей с воздуха (на эти цели было выделено первоначально только два наших истребителя американского производства марки Р-40е "Киттихаук"). Наше командование считало, что немцы занимаются более насущными для себя вопросами на сухопутной части северокавказского театра боевых действий. То есть, рассчитывали, что удастся быстренько, втихую, смотаться к позициям немцев, обстрелять их и после этого так же быстро смыться.

Уже в 2 часа ночи, когда корабли были напротив Керченского пролива, их умудрились заметить два немецких самолета, дежурившие в этом районе неба. Самолеты сбросили осветительные бомбы, а вслед за ними - и фугасные. Но эсминцы сумели уклониться от них (или немцы просто промазали).

Через час-полтора над кораблями показался еще один бомбардировщик, но и он не смог действовать прицельно практически в полной темноте. Однако стало понятно, что эффекта внезапности, на который рассчитывало наше командование, не будет.

Позднее стало известно, что к этому времени противник разместил на Черном море развитую радиолокационную службу (главная радиолокационная станция находилась в Евпатории), позволявшую ему следить за продвижением наших кораблей. Вся береговая оборона немцев была немедленно приведена в полную боеготовность, и подхода кораблей Негоды к портам уже ждали. А командование ЧМФ даже не подозревало о наличии у немцев таких технических средств.

Обстрел Ялты лидером эсминцев "Харьков" начался почти по плану, под самое утро, в 6 часов. но оказался крайне неэффективным. Все снаряды ложились далеко от целей и пришлись, в основном, по жилищам гражданских лиц, проживающих в частном секторе неподалеку от порта. Там, конечно, возникли огромные разрушения, гибли ни в чем не повинные люди и начались пожары. Никакой корректировки прицельности стрельбы с воздуха никем не проводилось.

Да этого и следовало ожидать, ведь само назначенное время начала обстрела (на рассвете) показывает, что эта корректировка на самом деле, изначально, скорее всего, планировалось сугубо формально, без практической отработки данного вопроса. Иначе обстрел надо было бы начинать посреди ночи, чтобы после него успеть скрыться под покровом темноты.

Через 13 минут "Харьков" прекратил стрельбу, но тут же неожиданно попал под ответный огонь немецкой береговой батареи с мыса Айтодор. В ответ "Харьков" выпустил 32 снаряда в ее сторону. А еще через 20 минут "Харьков" был обстрелян другой артиллерийской батареей, расположенной юго-восточнее Алушты.

Все немецкие снаряды легли с большими недолетами, но стало понятно, что надо срочно "уносить ноги". Ведь при дневном свете каждый наш корабль становился очень удобной целью для немецких бомбардировщиков.

Еще более неудачными оказались действия "Беспощадного" и "Способного", отделившихся ранее от общей колонны для обстрела Феодосийской бухты, порта и прилегающих маршрутов.

Немцы и здесь осветили море специальными осветительными бомбами (САБ'ами), и теперь с берега эсминцы были видны как на ладони. Чтобы не оказаться в световом пятне, Негода приказал отойти немного вглубь моря. Неожиданно в восьми милях от Феодосии по эсминцам открыла огонь береговая артиллерия Коктебеля. Наши же эсминцы даже не успели толком нанести свой огневой удар, ни по Феодосии, ни по обстреливающим их батареям, из-за темноты. (Было около 5 часов утра). Выпустили какое-то количество снарядов, чтобы немцы не подумали, что у них их вообще нет.

По ходу дела произошла стычка наших эсминцев с немецкими торпедными катерами, "шнельботами". Сильным палубным огнем катера были серьезно повреждены и с поспешностью отступили. Это был едва ли не единственный реальный успех "Беспощадного" и "Способного" к этому моменту времени.

Хотя предыдущие атаки самолетов и огонь береговых батарей никаких повреждений кораблям не нанесли, стало ясно, что немцы к отражению набеговой операции готовы, и их ответный ход лишь вопрос времени. Операция была окончательно сорванной.

Началась вторая, трагическая ее фаза.

Наши эсминцы воссоединились с лидером и взяли курс домой, на Туапсе.

Уже наступило утро. Над краснофлотским отрядом появился немецкий самолет-разведчик. Сильным зенитным огнем наших кораблей он был поврежден и, фактически, сбит, но его летчики явно успели передать точные координаты наших кораблей своему командованию. А сами, несмотря на сильные повреждения, сумел таки спланировать на море, как раз между нашими кораблями (разведывательный самолет был гидропланом).

Нашим бы просто проигнорировать их... Но вместо этого командир похода к.2.р. Негода отдал команду выловить их и поднять на борт "Способного" (находившегося ближе других по отношению к тонущему гидросамолету). Это заняло некоторое время. Еще 20 - 30 минут продолжался бессмысленный допрос немецких пилотов (спрашивать их было, по сути, не о чем, а немецкого языка никто из наших краснофлотцев толком не знал). Зато время на эту бессмысленную возню с ними было безвозвратно потеряно.

В финале этой бессмысленной сцены пойманных только что немецких пилотов вывели на корму и расстреляли. (Спрашивается, зачем тогда вообще надо было поднимать их на борт?)

Команды всех трех наших кораблей высыпали на палубы и с горячим интересом и нескрываемым энтузиазмом наблюдали за всеми этими событиями, превращенными, по сути дела, в никому не нужное нелепое зрелище

И совершенно не заметили, что в лучах недавно взошедшего солнца на них стремительно надвигается эскадрилья в составе восьми немецких пикирующих бомбардировщиков "Юнкерс-87", под прикрытием двух истребителей "Фокке-Вульф-190". Это произошло между 08:30 и 09:00. Огонь средств ПВО эсминцев по самолетам противника оказался запоздалым и крайне неорганизованным. Яростный заградительный огонь по бомбардировщикам был открыт, по сути, только с "Беспощадного". Однако те, проигнорировав "Беспощадный" и "Способный", направились прямо на "Харьков". Из трех целей немцы выбрали самую крупную. При этой атаке немецкие "Юнкерсы", выстроившись цепочкой друг за другом, падали по очереди на "Харьков" в пике почти под прямым углом, более 80 градусов.

.

Бомбы они сбрасывали на высоте каких-то 100-200 метров, так что те не успевали даже принять вертикальное положение и летели вниз боком. Было совершенно очевидно, что корабли атакуют настоящие асы. При столь малой высоте сбрасывания бомб вывернуться из-под них было практически невозможно.

Большая часть бомб нескольких первых самолетов легла в воду недалеко от борта "Харькова". Лидер мотало во все стороны, но в какой-то момент казалось, что все еще, может, обойдется, и немцы, опустошив запасы, улетят ни с чем. Но предпоследний атакующий самолет все же добился прямого попадания. И какого!

Фугасная бомба пробила палубу лидера в районе первого и второго котельных и турбинного отделений. И в тот же момент последний самолет атакующей цепочки нанес еще один нокаутирующий удар. Вторая бомба поразила "Харьков" ближе к корме. Окутанный дымом и паром лидер полностью лишился хода и остановился. Нос корабля погрузился в воду по самую надпись. (По другим данным, во время этой атаки "Харьков" получил даже не два, а три попадания бомбами).

Несмотря на маневры эсминца, одна из 200-килограммовых бомб немцев все-таки поразила корабль прямым попаданием в район первого машинного отделения.

Вторая бомба разорвалась рядом с левым бортом, под килем, около второго машинного отделения, вызвав значительную деформацию и нарушение герметичности корпуса. Со всех сторон неслись крики, стоны и безразмерный флотский мат.

В результате этих попаданий была полностью уничтожена первая машина, паровые магистрали, нарушена герметичность переборок котельного отделения и второй машины. "Беспощадный" мгновенно потерял ход и с небольшим креном на левый борт беспомощно закачался на волнах.

Остававшихся в живых моряков несколько утешало только то, что среди них в живых были еще и капитан Пархоменко, и находившийся здесь же командир похода Негода. Они (через подчиненных) выясняли характер повреждений и пытались принимать все меры для спасения корабля. Однако спуск в кормовую машину показал, что машинное отделение медленно, но уверенно заполняется водой, смешанной с мазутом, везде стоит удушливый дым и перегретый пар, машина разбита вдребезги и ввести ее в строй уже невозможно.

Командир отряда дал указание капитану "Способного" (и на этот раз избежавшего каких-либо серьезных повреждений) буксировать "Харьков" и "Беспощадный" в родной порт поочередно. Тогда еще ему казалось, что это возможно. Одновременно началась борьба за непотопляемость корабля.

Командир "Беспощадного" приказал завести с правого борта т.н. пластырь (это многослойная накладка из водостойкой парусины, укрепленная слоем досок), выстрелить торпеды, разоружить и сбросить за борт глубинные бомбы (чтобы снизить вес корабля), приготовиться к отражению возможных последующих атак. Личный состав продолжал бороться за живучесть эсминца, используя для откачки воды ручной насос (аварийная помпа оказалась в затопленном помещении),

Капитан корабля Пархоменко достал свой револьвер, подошел к борту и спокойно, использовав только два выстрела, пристрелил обоих паникеров, пытавшихся отплыть от тонущего корабля.

- Построить команду к смотру! - тихо приказал капитан боцману сразу после этого.
- Команда, к смотру, стано-ВИСЬ! - проорал капитан в свой рупор.
Матросы почти мгновенно построились (потому что все они, остававшиеся к тому моменту в живых, уже были на верхней палубе)
- Равнение - налево! Смирно!
Краснофлотцы, выстроившиеся в две шеренги, приняли подобающий облик и застывшую позу,

Капитан не спеша начал обходить строй, преодолевая и все более ощутимый крен палубы, и заметный, все увеличивающийся дифферент на корму, и доносившийся прямо из-под ног жуткий металлический скрежет. Заметив у нескольких матросов расшнурованные ботинки, он буквально побелел.

- Всем оправиться и привести форму в порядок! - тут уже не выдержал и проорал он сам. - Позорники! Разгильдяи!
Команда была выполнена за несколько секунд, и матросы опять стояли в строю, вытянутые по струнке.
Капитан решительно, почти строевым шагом, промаршировал мимо строя в сторону мостика, резко повернулся через левое плечо, и отдал последнюю команду:
- Вольно! Всем покинуть корабль!

Командир похода, находившийся все это время на капитанском мостике, за всем происходящим наблюдал совершенно безучастно.

Матросы, а с ними - и наш Коваль, посыпались в воду, а капитан, вместе с командиром похода, на какое-то время застыли на мостике. Выждав буквально несколько секунд, они оба тоже прыгнули в воду.

Спасательные шлюпки по неизвестным причинам на воду не спускали. Скорее всего, капитан опасался, что за места в них начнется недостойная моряков-краснофлотцев борьба. Или на это не было времени. А, может, из-за неисправности соответствующих лебедок...

"Беспощадный" начал быстро тонуть. Сначала он накренился на левый борт, потом осел кормой в воду, при этом его нос задрался высоко вверх. И уже через сорок секунд с момента, когда его покинула команда, эсминец стремительно ушел вниз и навсегда скрылся под водой. Согласно более позднему донесению Негоды, "Беспощадный" затонул спустя сорок минут после начала третьей атаки самолетов.

Из-за затянувшейся процедуры прощания с кораблем, отплыть от него достаточно далеко многим не удалось. Более половины команды было сразу затянуто в воронку, образовавшуюся при резком уходе корабля под воду.

Матросы оставшиеся на поверхности, барахтались в воде, храбрясь и подбадривая друг друга.

"Способный", и на этой раз избежавший серьезных повреждений, подошел к месту гибели "Беспощадного", сбросил в воду канаты, а также спустил на воду свои спасательные шлюпки. Тогда еще его капитан Горшенин не знал, что в скором времени они понадобятся и его команде.

Около 15 часов (в документах - с большими разночтениями, от 14:40 до 15:37) немецкие бомбардировщики появились в четвертый раз. На это раз их главной целью стал почти неподвижный и лишь отчаянно отстреливающийся лидер "Харьков". В этой атаке на него набросилось сразу 20 (двадцать) пикирующих бомбардировщиков.

Некоторым членам экипажа, в основном, офицерам, удалось занять места в спасательных шлюпках. Они были предельно переполнены, поэтому всех других, желающих хотя бы рукой ухватиться за борт, приходилось отгонять от них подальше. Но некоторые предельно уставшие и обезумевшие люди все равно рвались на шлюпки.
И тогда капитан Горшенин, героически и искусно управлявший "Способным", пока тот был на плаву, начал стрельбу из револьвера. Сначала - в воздух, но это не особо действовало. Далее Горшенин стрелял уже в упор, прямо в лоб, каждому, кто с обезумевшими глазами хватался за лодку...

Видя такое, Иван плавал отдельно. Жизнь свою считал конченой, периодически терял сознание. Коченел (температура воды в начале октября была порядка 15-16 градусов), начинал тонуть, но от ужаса приходил в себя и снова плавал.

Спустя несколько часов от начала своего плавания Иван, вроде бы, увидел на горизонте какие-то катера, движущиеся прямо на место случившейся катастрофы. (Как оказалось в итоге - торпедные, краснофлотские).
С того момента Иван еще много раз терял сознание. И даже немного радовался этому, рассчитывая на то, что если он в очередной раз придет в себя, то катера будут уже рядом. Но они словно приклеились к горизонту и, как ему казалось, совсем не приближались.

Момента своего подъема из воды Иван не запомнил, так как в этот момент в очередной раз потерял сознание. Тем более, что это произошло уже в вечерних сумерках. По сути дела, он был найден практически случайно, среди последних, плавающих на воде.

Вот как докладывал о некоторых аспектах этой военной катастрофы штаб ЧМФ в своем Политическом донесении на имя начальника политического управления ВМФ генерал-лейтенанта т.Рогова "О политико-моральном состоянии офицерского, старшинского и рядового состава эскадры ЧФ в связи с гибелью лидера "Харьков", краснознаменного эсминца "Беспощадный" и эсминца "Способный"" (долгое время остававшемся секретным), цитата:

"Гибель эсминца "Способный" произвела удручающее впечатление на людей, плавающих в воде, в особенности с эсминца "Беспощадный", которые уже около двух часов находились в воде. Некоторые из них сошли с ума, некоторые стали кричать, взывая о помощи. Отдельные краснофлотцы, старшины и офицеры с эсминца "Беспощадный", обессилев от длительного пребывания в воде, температура которой была +18 [? Скорее, +15 - Автор], прощались друг с другом и сознательно тонули. Через некоторое время к месту гибели кораблей прилетели наши самолеты, и подошли единичные катера, которые стали подбирать людей. Последняя группа людей была подобрана со шлюпки 7 октября в 13.00".

6 октября 1943 года произошло самое крупное поражение Военно-Морских Сил СССР не только на Черном море, но и вообще, где либо и когда бы то ни было. В одном сражении было потеряно сразу три крупных военных корабля.

Из 903 человек, вышедших в море в составе кораблей дивизиона вечером 5 октября 1943 года, к исходу следующего дня погибло 791 человек.
Число спасенных (взято из Политического донесения) и погибших (вычислено арифметически) по каждой категории:
- лидера "Харьков" - спасен 31 человек (из 344, следовательно, погибших 313)
- к/з эскадренного миноносца "Беспощадный" - спасено 53 человека (из 236; погибших 183)
- эскадренного миноносца "Способный" - спасен 21 (из 271; погибших 250)
- курсантов-черноморцев - спасено 4 (из 41; погибших 37)
- офицеров управления дивизионом - спасено 3 (из 7; погибших 4)
- прикомандированных не спасено ни одного (из 4, все 4 погибли).
Итого, всего спасено 112 человек из 903, погибло 791 человек.

Все остальные цифры, приведенные в разных документах, не в полной мере соответствуют друг другу, а в арифметическом смысле - даже и самим себе.

Интересно, что командир отряда кораблей (дивизиона), к.2.ранга ("кавторанг") Г.П.Негода в своем рапорте указал цифры: спасено офицеров - 20 чел., рядового и старшинского состава - 100 человек, погибло ориентировочно 780 человек. То есть, слегка приукрасил цифры.

И наоборот, дольше всех плававший в море Иван Коваль, в значительной мере потерявший чувство времени и меры, позже утверждал, что он остался живым в числе только 14 спасенных с "Беспощадного".

Не будем упрекать героя в этой неточности. Учтем его стресс во время пребывания на самом корабле, на который градом сыпались вражеские бомбы, усиленный почти безнадежным многочасовым плаванием в море, под обстрелами немецких самолетов, осколками разрывающихся на кораблях боеприпасов, и в ударных волнах от бомб, не попадающих по кораблям и разрывающихся в воде.

Потери немецкой стороны составили (по официальным сводкам советского командования) 14 самолетов. Если даже эта цифра и не преувеличена, это мизерная плата за любой из уничтоженных эсминцев, отдельно взятый. Не говоря уже о трех кораблях сразу, с общим экипажем почти в 900 человек. И уж совсем не упоминая о фактическом прекращении действий Черноморского Флота до конца войны.

Все главные участники трагедии (кроме погибшего капитана лидера "Харьков" Шевченко) впоследствии держали ответ лично перед И.В.Сталиным, в Москве.

На этот раз обошлось без расстрелов. Видимо, Верховный Главнокомандующий убедился, что никакой вины никого из участников похода в провалившейся операции нет. В личном плане наказания свелись к переводу Г.П.Некогды в тыловое обеспечение флота (ТОФ).

С этого момента какие-либо действия крупных кораблей на Черном море были полностью запрещены Сталиным.

А очевидец и участник событий Иван Коваль продолжил военную службу уже на суше. Хотя и в тельняшке, бушлате и бескозырке.

После катастрофических событий 6 октября и краткосрочного восстановления сил оставшихся в живых матросов, советское командование сформировало из них, а также команд других крупных кораблей Черноморского Флота (по сути, прекращавшего свое существование), четыре (или пять) отдельных батальонов морской пехоты. Они были прикреплены к тем или иным стрелковым формированиям Северо-Кавказского Фронта, который к тому времени, еще во второй половине сентября, полностью очистил от немецких оккупантов Новороссийск, Анапу и Тамань, и вплотную подошел к Керченскому проливу.

Предполагалось, что отчаянные по свое природе матросы станут основой передовых отрядов сухопутной армии.

Немцы, хорошо знавшие склонность советского военного руководства привязывать свои действия к революционным датам, к предстоящему штурму Керчи Красной Армией тоже готовились, заблаговременно и основательно.

Кстати говоря, описываемые здесь события происходили буквально в те же дни и часы, что и подготовка к "досрочному" освобождению Киева. (Которая по первоначальному плану намечалась ближе к Новому 1944 году). Очередная годовщина Октябрьской революции для любого высокопоставленного руководителя, в т.ч., и военачальника, значила тогда гораздо больше, чем любые иные, самые разумные соображения.
Очевидно, подобные, хотя и не столь масштабные и известные всем события происходили и на других участках фронтов.

31.10.43, вечером, из-под деревни Веселовки на юге Таманского полуострова, вышел первый отряд десантников 386-го отдельного батальона морской пехоты, приписанного к 318-й стрелковой дивизии 18-й армии. Другая группа этого же батальона свой путь начала ранним утром 1 ноября 1943 года из-под Тамани. (Она держала курс к поселкам Камыш-Бурун и северную часть Эльтигена). Примерно одновременно обе группы десанта высадились на противоположных окраинах Эльтигена. Маршруты движения обеих групп батальона выделены на карте зеленым цветом:

Так как десантирование проводилась на легких катерах, моряки просто проигнорировали минные поля немцев на море. Но минные поля уже на берегу пришлось "разминировать", подрывая их специальными шнурами.

В завязавшихся боях морякам удалось закрепиться на крымском берегу, захватить небольшие плацдармы и удерживать их до подхода основных сил 318 стрелковой дивизии (в течение суток).

В дальнейшем Эльтиген, названный позже "Огненной землей", ценой неимоверных усилий удерживался нашими воинами больше месяца, до 6 декабря. Находясь, фактически, в полном окружении, последние полторы тысячи моряков-краснофлотцев прорвались, в итоге, в совершенно неожиданном для немцев направлении - прямо на город Керчь, захватив его южную окраину и гору Митридат. Но через несколько дней под напором превосходящих сил немцев вынуждены были оставить и этот клочок земли, перебравшись на северо-восточные окраины Керчи (в район поселков Опасная и Жуковка, ближе к руинам турецкой крепости Еникале), находящиеся рядом с самым узким местом Керченского пролива (эта территория к тому времени была уже отвоевана у немцев другими советскими войсками).

Иван Коваль попал 369-й отдельный батальон морской пехоты, приданный к 11-му гвардейскому стрелковому корпусу 56-й армии (см. следующую карту). Вместе с другими соратниками по оружию он находился в основательно продуваемых холодным осенним ветром окрестностях Темрюка, расположенного к северу от Анапы, в устье реки Кубани (хотя сам его корпус находился значительно западнее, непосредственно у поселка Ильич (ранее и теперь - Кордон). Все понимали, что вот-вот последует приказ к переходу в наступление, и ждали его.

Со времени гибели "Беспощадного" (и других трагических для Черноморского Флота событий на море) к тому моменту не прошло еще и месяца. Крайне тяжелые воспоминания о событиях того дня были еще невероятно свежими и острыми, поэтому морские пехотинцы-десантники просто таки рвались в бой.

Батальон Ивана Коваля свои боевые действия в Керченско-Эльтигенской операции начал днем позже, чем 386-й, а именно, 2 ноября 1943 года. Он вышел из Темрюка, и под прикрытием истребительной авиации успешно добрался до самой северо-восточной окраины Керченского полуострова.

Другая группа 369-го батальона выдвигалась из населенного пункта Ильич (Кордон) и двигалась сначала по косе Чушка. Маршруты движения обеих групп этого батальона выделены на карте голубым цветом.

Уже в первом броске на берег морским пехотинцам-десантникам удалось, преодолевая ожесточенное сопротивление сил врага, захватить плацдарм в районе маяка на мысе Фонарь.

Сразу вслед за ним сюда устремились главные силы 11-го Гвардейского стрелкового корпуса и всей 56-й армии. Благодаря этому плацдарм был существенно расширен, примерно до селения БаксЫ (с.Глазовка). Но далее дело застопорилось. План освобождения Керчи к годовщине Октябрьской революции оказался под угрозой и вскоре провалился.

В результате последующих упорных боев в течение недели, 56 армия смогла вытеснить немцев до восточных окраин самой Керчи и Булганака (Бондаренково). Но далее советским войскам не удавалась продвинуться, образно говоря, ни на метр, в течение 5 (пяти!) месяцев, вплоть до 11 апреля 1944 года.

Проходя с боями в первую неделю наступления через Аджимушкай и его каменоломни, бойцы 369-го батальона узнали о страшных подробностях неимоверно трудной их обороны войсками Красной Армией на первом этапе войны.

Это тема требует отдельного исследования и описания. К счастью, другие люди это уже давно сделали. Можно только еще раз отметить, что из 13000 защитников каменоломен после их 170-дневной осады немцами в живых осталось только 48 человек. (Это будет похлеще Бреста, а по уровню героизма сопоставимо с обороной Севастополя). После войны Коваль, в кругу семьи, вновь и вновь возвращался к рассказам о невероятных подвигах защитников Аджимушкая.

Пока же обе стороны, оказавшиеся на линии длительного противостояния, многократно пытались перехватить инициативу, постоянно атакуя и контратакуя друг друга. Но самоотверженные броски от одной линии окопов до другой только изнуряли обе стороны и выкашивали их личный состав.

Во время одной из таких атак, группа бойцов батальона, в котором воевал Иван, добежала до самой линии немецких окопов и на всем ходу заскочила в первый же из них, пытаясь поразить немцев за счет эффекта внезапности. Но оказалось, что таких смельчаков к концу атаки в живых осталось всего двое или трое, а немцев в окопе было - не пересчитать. Фашисты мгновенно скрутили Ивана и его напарника, не дав даже вспомнить о возможности пустить в себя пулю в лоб, на что всех матросов, наравне с коммунистами, постоянно нацеливали армейские комиссары (замполиты). Ведь было известно, что моряков немцы в плен не берут, а сразу расстреливают.

Произошло это в последних числах ноября 1943 года.

Ивана почему-то сразу не расстреляли. Вывели в тылы передовых позиций немцев, передали на руки конвоирам, а те доставили его на сборный пункт, размещавшийся то ли в Войково, то ли в Багерово. (Возможно, хотели сначала допросить).

Там плененных красноармейцев оказалось значительно больше, чем Иван ожидал увидеть. Правда, почти все они были воинами его стрелковой дивизии, а черных матросских бушлатов там были считанные единицы.

Было холодно и голодно. А приходилось либо стоять на ветру, либо сидеть на голой земле.

В этой группе только что взятых в плен наших воинов нашелся один взрослый мужчина, стрелок-пехотинец, возрастом около 50 лет, который, увидев несчастного и совсем раскисшего от непогоды и досады Ивана, предложил ему поменяться с ним формой. И чуть ли не силой заставил его сделать это. Свою, армейскую, отдал Ивану, а его тельняшку, черные брюки, бушлат и ботинки одел на себя.

- Я уже свое пожил, у меня взрослые дети, - сказал он, - как раз такие, как ты. А вам, молодым, надо выжить, создать свои семьи и родить своих детей! - так он, наконец, пояснил свои непонятные на первый взгляд действия.

Вскоре Ивана и других бойцов в солдатской одежде погнали колонной к железнодорожному товарняку, а его спасителя, в матросской форме, в другой, черной колонне, - к ближайшему оврагу...

* * * * * * *

Товарный вагон шел совсем недолго. Почти все сухопутные, а, тем более, железнодорожные пути, ведущие с Крыма на запад, были уже отрезаны войсками Красной Армии, вплотную подошедшую к тому времени к Днепру на всем его протяжении. А совсем незначительные (в количественном отношении) пути сообщения на правом берегу Днепра, которые пока еще оставались доступными для немцев, находились под непосредственной угрозой захвата Красной Армией в ближайшей перспективе.

Поэтому немцы перевезли пленных на поезде только в Феодосию (чтобы не гнать вместе с ними почти 100 км еще и своих конвоиров), а затем перегнали их на пришвартованную в порту небольшую баржу, которую потом неспешным ходом отбуксировали в румынскую Констанцу. (К тому моменту Румыния была еще в числе самых надежных союзников Германии).

По ходу следования, в течение нескольких суток, баржа несколько раз становилась объектом внимания пилотов советских самолетов. Но тратить бомбу на такую "калошу" им, видимо, было жалко. К тому же, на барже стоял немецкий пулемет, для охраны самой баржи и буксира. Как показала жизнь, - просто на всякий случай. Стрелять из него немцам не пришлось, но на боевую позицию для стрельбы они несколько раз становились. Впрочем, разочарованные красные пилоты и так быстро удалялись. Возможно, некоторые из них видели, что на борту находятся советские военнопленные, и жалели их.

Подробности последующей пересылки Ивана со своими товарищами по несчастью в Германию не известны и никакой обоснованной реконструкции не поддаются. Тем не менее, они как раз там, в итоге, и оказались. И приступили к каким-то тяжелым неквалифицированным работам, как и все военнопленные. Начиная с января 1944 года.

* * * * * * *

И здесь нам необходимо совершить небольшой исторический экскурс в относительно недавнее довоенное прошлое, в большой индустриальный и научный центр Украины, город Харьков. Зачем, выяснится немного позже.

На одном из больших его заводов (турбинном или шарикоподшипниковом) в качестве освобожденного секретаря партийного бюро ВКП(б) работал некий Волков Дмитрий Абрамович. По занимаемой должности он был одновременно и членом Харьковскго обкома партии. Имел жену Марию, родом из-под Никополя и Марганца, и уже в браке с нею - двух дочек, Надю (1924 г.р.) и Нину (1926 г.р.).

Семья входила в ту социальную группу, о которой непосвященные говорили, используя пословицу "катаются, как сыр в масле".

Когда пришли немцы, Наде было 17, а Нине - 15. А когда в следующем, 1942-м году, те начали агитировать молодежь за выезд на работу в Германию, Надя вызвалась пасти хозяйский скот и поселилась на дальнем полевом стане, скрывшись подальше от глаз немцев и "полицаев", а шестнадцатилетняя Нина, в числе первых добровольцев, покинула ставшую ей ненавистной еще пять лет назад страну. И почти три года с присущей ей энергией вкалывала на какой-то немецкой фабрике (кажется, шила форменную одежду для немецких солдат).

Работа была чистой, строго нормированной, немного шумной, но практически безвредной. Привыкшая к аккуратности и порядку во всем Нина справлялась с ней без каких-либо затруднений. Платили за работу тоже неплохо. В выходные отпускали гулять в город. Единственное, что ее не устраивало, это были барачные условия проживания. И она искала способ вырваться в нормальные, человеческие условия, в каких она жила в раннем детстве, и в каких проживали все окружающие ее теперь немцы (и военные, и гражданские).

Не без интереса поглядывала она и на прибывших недавно в город советских военнопленных, лагерь которых, долгое время пустовавший, находился бок о бок с женским трудовым лагерем, в котором вот уже третий год жила Нина. Были там и явно неплохие ребята, молодые и физически крепкие.

Но гораздо больший интерес Нины вызывали ее немецкие коллеги (естественно, - из числа мужчин) - мастера, наладчики оборудования, бухгалтеры, приемщики, работники дирекции, представители заказчиков. Попадались интересные мужчины и прямо в городе. Только вот беда - всем им запрещалось (по крайней мере, официально) вступать в какие-либо отношения с "остарбайтерами", славянами, выходцами из Украины. Особенно - в близкие отношения.

А Нине весной как раз уже "стукнуло" восемнадцать. И если раньше она сама себе запрещала слишком часто думать "об этом", то теперь уже решила дать природе волю. И как только представится случай, не упускать его.

В общем, так все и случилось. С кем и при каких обстоятельствах, история умалчивает. А вот когда, вычислить нетрудно, потому что в середине января следующего, 1945 года, у нее родился (и, видимо, не "от святого духа") мальчик, которого она назвала Славиком.

А попавший годом раньше как раз в этот город (по данным, требующим уточнения, - Гамбург) военнопленный Иван Коваль работал за колючей проволокой своего лагеря и под охраной вооруженных автоматчиков.

Но, будучи крайне дисциплинированным и организованным, он без всяких особых стараний постепенно зарекомендовал себя в качестве надежного и не агрессивного исполнителя, поэтому все чаще работал без особого контроля за собой: подметал территорию лагеря, начиная от КПП, занимался покраской сооружений лагеря, а немного позже - уже и заборов вокруг него, попутно бросая любопытные взгляды на проходивших иногда неподалеку немецких девушек.

Одну он заприметил особо, она проходила мимо лагеря военнопленных чаще, чем другие. И однажды он не выдержал и бросил в ее адрес выученную заранее фразу:

- Либе фройнляйн, ви хайст ду? (Милая девушка, как тебя зовут?)
- Ой, не чіплявся б хоча б ти, убоїще, - отрезала ему "немка", - мазюкайся ото своєю краскою, а потом піди, та помийся. А тоді вже будеш з людьми заговарівать! [Орфография и стиль здесь соответствуют реально применявшемуся говору].
- О, так ти землячка! - едва не подскочил от нечаянной радости Иван.
Нина Волкова (а это, как читатель уже догадался, была именно она) молча удалилась прочь...

* * * * * * *

Настоящей напастью для горожан в это время стали все учащающиеся бомбардировки Германии самолетами авиации союзников антигитлеровской коалиции. В городе все чаще стали появляться убитые и раненые, причем, в первую очередь, среди гражданских лиц. Все чаще выли сирены, все чаще полыхали пожары.

Теперь мы все знаем, что такие меры предпринимались, в первую очередь, британскими воздушными силами в ответ на обстрелы гитлеровцами Лондона беспилотными реактивными снарядами Фау-2, по-немецки - V-2.

И тогда немецкие власти отобрали в лагере военнопленных (из числа самых лояльных) группу работников, направляемых для оказания помощи формированиям немецкой гражданской обороны (Zivilverteidigung), которые создавались там еще и в годы первой мировой войны. Они растаскивали горящие завалы, доставали из-под них пострадавших жителей (живых, раненых и убитых), участвовали в тушении пожаров (качали воду ручными насосами) и т.д.

Членов этой команды иногда, под ответственность начальника лагеря, стали отпускать в увольнения в город, группами по 3 человека. Фактически они перешли на положение вольнонаемных работников (подобно общеизвестным "остарбайтерам").

Теперь Иван видел Нину чаще, но это ему ничего не давало, потому что она все больше и больше замыкалась в себе. А она ему, между тем, нравилась все больше и больше.

Безрезультатные попытки Ивана продолжались до тех пор, пока он, наконец, не заметил ее округляющийся живот. Происшедшее, наконец, вслед за этим выяснение отношений свелось к тому, что Иван заявил, что его не остановит и такое препятствие, если только Нина согласится быть с ним.

Тут следует отметить, что немцы, категорически запрещавшие сексуальные контакты "остарбайтеров" из разных этнических групп (особенно, с самими немцами), вплоть до расстрела, довольно лояльно относились к тем из них, которые происходили в пределах одной нации, смотрели на это сквозь пальцы. Разрешение на них специально нигде не прописывалось, но из-за отсутствия соответствующего письменного запрета, по умолчанию, они считались допустимыми.

Еще одна практически никому не известная деталь. Девушек-наемниц, привлеченных к труду в Германии в других странах, в случаях наступления у них беременности, немцы, при наличии на то желания самих будущих мам, без особых проблем отпускали домой. Причем делали это не только под напором критических обстоятельств в самом конце войны, но и при вполне благополучном для них положении на фронтах в ее середине. То есть, это была их позиция, а не вынужденное военной силой (Красной Армии и союзников) решение. Все равно ведь никакого толку с них, как работниц, уже не было.

Поэтому Иван и Нина решили, в итоге, оформить брак, официальный или полуофициальный(?), на словах, чтобы уехать из Германии, причем, вместе. (Уж очень жарко здесь становилось!)

Но пока они вдвоем приходили к такому решению, поднимать вопрос о его практической реализации было уже поздно. Нина была на последнем этапе беременности, как говориться, на сносях.

И тут свою немаловажную роль сыграл биологический отец будущего ребенка Нины (какой он был национальности, догадывайтесь сами). Он устроил медицинскую помощь Нине при родах и сразу после них. Он же выступил с ходатайством перед начальником лагеря, в котором все еще числился Иван, о разрешении ему жениться и затем убраться восвояси.

Делал это он конечно, в первую очередь, для себя самого. Чтобы избавиться от Нины, которую он сделал беременной, отправив ее с глаз долой (своих, родственников, друзей и знакомых). Но что-то, видимо, и в его сердце екало, потому что на роды Нины и ее фиктивную свадьбу с Иваном он выделил какое-то немыслимое, с точки зрения наших людей, количество подарков и средств. (Об этом в семействе Ивана говорили и через много лет спустя, чуть ли не на каждом застолье, в пьяном его конце).
Вполне возможно, что он (немец) самым искренним образом любил ее, но из-за обстоятельств того времени не мог с ней остаться. Этого ведь не допускал и немецкий закон. Возможно, он был женат. Или предвидел свою неизбежную скорую погибель.

Так или иначе, какие-то бумаги для Ивана и Нины руководством лагеря были подготовлены. Причем, такие, что они впоследствии были приняты и советским военным комендантом, когда наши "молодожены" добровольно перешли из американской зоны оккупации в советскую.

Это, кстати, единственная причина, которая объясняет почти условное наказание Ивана после его возвращения на родину - пять лет дополнительной военной службы в действиях против "бандеровских бандитов" (людей, лишь боровшихся за свою национальную независимость), а также отсутствие какого-либо наказания самой Нины. Наверное, она рассказывала, что немцы-оккупанты заставили ее выехать на работу в Германию силой. Еще одним смягчающим обстоятельством для самого Ивана могла быть его героическая служба на Черноморском Флоте.

Переезд из одной зоны оккупации в другую, а потом из нее - уже на Украину, занял более двух месяцев. Следователи придирчиво "фильтровали" каждое слово Ивана, потом каждое слово Нины, потом сравнивали "показания подозреваемых", устраивали им "очные ставки" при малейших несоответствиях в их рассказах, злорадно наблюдая, как они волнуются и "юлят". (А юлить то было из-за чего! Ведь и Иван, и Нина доказывали, что имеющийся у них ребенок, это плод их совместной и взаимной любви!)

- Ну и где вы его там делали? Как? - с ехидной улыбкой домогался очередной следователь, - Сквозь колючую проволоку, что ли?

Но поскольку, по большому счету, ни одному из "предателей" предъявить было нечего, их, в итоге, пропускали дальше, к следующей тыловой канцелярской крысе.

В конце-концов, после всех пережитых трудностей, потрясений и унижений, наша троица (Иван, Нина и крошка Славик) вернулась на родину. Но поехали не в Беленькую, к родителям Ивана, а в Никополь, к маме Нины.

И тут вдруг сразу случилось так, что сестра Нины, Надежда, понравилась Ивану еще больше, чем сама Нина. Причем, значительно больше. Хотя он ее только сейчас увидел. Любовь с первого взгляда, видете ли!

Более того, Иван, дождавшись, пока Нина и Надя вышли во двор, на полном серьезе попросил у их мамы... руки Нади!

- Так ти ж, нєгодяй, уже жонатий на Ніні! - возмутилась мама, - У тебе ж з Ніною он яке хороше дитятко! Як же ти, мерзавець, смієш підходить до мене з такими непристойностями і дурницями! (Проживая в украинском селе под Никополем, она снова перешла на украинский, которым пользовалась с детства).
- Так это же не мой ребенок, - дистанцировался от обстоятельств Иван, принципиально переходя на русский язык, - Я просто согласился помочь Нине оформить рождение ребенка и ее приезд домой, к Вам!
- Нічого не знаю і знати не хочу! Шоб я більше ніколи не чула нiчого такого! Сину нужен батько! Хочеш жити з нами - живи. Або йди під три чорти вибриком! Ніну спортив, а тепер ще й Надю захотів, нєгодяй, - бурчала она уже сама себе под нос. - Не єго рєбьонок! А чий же тоді?

Иван улучил момент, когда во дворе оказалась одна Надя, и предпринял повторную попытку сватания, теперь уже непосредственно к ней. Но Надя только недоуменно вскинула брови, помолчала несколько секунд, а потом выразительно послала его (куда, именно, утверждать точно теперь уже невозможно).

Тем временем Нина, уставшая от длительных переживаний, родов, переездов, объяснений со следователями и комендантом, да и просто от постоянного недосыпания, возилась со Славиком.

Иван не без оснований решил, что все самое страшное уже позади. И при первой же представившейся возможности побежал в военкомат, "сдаваться".

Там о нем уже были предупреждены, и там его уже давно ждали.

- Но прежде оформишь сожительницу, как положено, женой! Чтоб все было чин чинарем! - жестко потребовал Никопольский военком. - Сходите в сельсовет, распишитесь, а потом возвращайся за направлением. - И не вздумай скрыться, достанем из-под земли! - добавил он на прощание.

На следующий день наши молодожены Иван Коваль и Нина Волкова поженились еще раз. Теперь уже, "как положено".

А через неделю Иван уже бегал (то догонял, то убегал от кого-то) в окрестностях Станислава (теперь - Ивано-Франковска). И за следующие пять лет службы, как и за предыдущие пять лет войны, умудрился не получить ни одного ранения. Как будто бы вокруг него существовало какое-то защитное силовое поле.

Думается, по этой же причине он и сам никого не убил.

С другой стороны, за всю войну Иван Коваль не получил и ни одной серьезной награды, за исключением дежурных медалей "За оборону Одессы", "За оборону Севастополя" и "За победу над Германией". Представления его к награждениям писались, но до высшего командования они не доходили. Все, от кого это зависело, погибали в боях.

Такой вот "нулевой вариант" получился.

* * * * * * *

Так или иначе, за долгие последующие годы совместной супружеской жизни, проведенные уже в Беленькой, Иван Иванович Коваль и Нина Дмитриевна Волкова сумели выстроить свои так непросто начинавшиеся семейные отношения, построить большую семью, славно потрудиться на ее благо и благо общества, проявив при этом довольно большую долю ответственности и гражданского героизма. Как и подобает героическому военному моряку и его верной подруге.

Вот они многие годы спустя:

* * * * * * *

После окончания войны Иван много лет, фактически - всю оставшуюся жизнь, добросовестно проработал в родном колхозе трактористом и комбайнером. Хотя работал, как вол, на работе не пил. В период жатвы ночевал прямо в поле, чтобы на следующий день возобновить работу с первыми лучами солнца. Но ни разу не был отмечен ни одной государственной наградой, теперь уже на мирном фронте. Скорее всего, из-за отца, "пособника" оккупантов.

Будучи уже в летах, потерял внезапно и тяжело разболевшуюся жену, а спустя несколько лет умер и сам.

Земля им пухом...

* * * * * * *

Однако, из-за ярких историй с моряком Черноморского Флота Иваном Ковалем, наше повествование забежало намного вперед. Ведь пока еще не рассмотрены многие другие эпизоды войны, в которых жили и действовали многие другие персонажи этого жизнеописания. Одни - из числа уже упоминавшихся ранее, другие - совершенно новые.