Прошло почти 10 месяцев с того дня, когда молодые беженцы из Беленькой прибыли в, казалось, навсегда и всеми забытое поселение Балабан (современные модификации названия - Балабан, Балабаны, Балабану) Тараклийского уезда (дистрикта, района) на южной периферии Бессарабии (Молдавии/ Молдовы). И почти три месяца с момента появления здесь бежавшего из плена артемовского Ивана.
В этой глуши можно было даже усомниться, идет ли где-то война вообще, или она всем только приснилась.

Но 20 августа 1944 года Красная Армия предприняла одно из своих самых крупных и решительных наступлений, вошедшее в число так называемых "десяти сталинских ударов", решивших судьбу всей войны, - Ясско-Кишиневскую наступательную операцию. И за неделю сделала то, что ей не удавалось до этого более девяти месяцев, с конца ноября 1943 года, - смяла, уничтожила, окружила и взяла в плен все находившиеся здесь немецкие войска, основательно и, казалось, незыблемо укрепившиеся в Бессарабии

На этой карте автором самостоятельно добавлена Тараклия (по расположению других населенных пунктов и озера Ялтуг, находящегося западнее Измаила). Яркой зеленой точкой немного западнее от нее показан Балабан.

Фронт практически мгновенно приблизился к убежищу белян-"фольксдойчев", не дойдя до него буквально нескольких километров. Грохот пушечной канонады доносился прямо из-за прилегающего к Балабану озера. Причем, как показывает военно-историческая карта, в этом районе оборона немцев вообще перестала существовать, как и еще на нескольких смежных участках этого фронта. (Правда, это обстоятельство выяснилось только позже).

Начинался совершенно новый этап войны и выживания в ней.

Иван понял, что дальнейшее его пребывание возле любимой им девушки стало невозможным. О его бегстве на запад, вместе с украинскими немцами (или немецкими украинцами), не могло быть и речи. Территорию нашей страны Иван покидать не хотел, да и просто не мог. Что ему было делать в Румынии? Или в Германии? Без знания языка, документов и каких-либо реальных планов. А двигаться дальше еще куда-нибудь было уже просто некуда, потому что в нескольких километрах к западу была уже новая (предвоенная) граница СССР.

Поэтому он собрал свой вещмешок, попрощался со всеми своими новыми друзьями, в т.ч., со своей возлюбленной, ставшей ему столь дорогой ему Лидой, и через разрыв немецкого фронта направился к частям Красной Армии (до них было не более 10 километров).

На прощанье Лида, по просьбе Вани, подарила ему на память о себе маленький карманный платок (уже рассматривавшийся в главе 6, при описании первой версии их знакомства).

(Отсутствующие в Web-редакторе немецкие буквы с умляутами и "эсцет" в слове "штрассе" автор заменил обычными латинскими. Сути дела это не меняет). В частичном переводе указанного выше адреса на русский язык (хотя, в принципе, имена собственные и не переводятся):

Многочисленные другие записи на обложке тетради сделаны частично Лидой, но в основном - уже Иваном, а все записи внутри тетради - только Иваном (несколько листов с более ранними школьными записями, кому бы они не принадлежали, были удалены).

В тетради содержится масса интересных записей, начиная от перечня солдатского имущества Ивана и заканчивая адресами друзей-однополчан и нескольких госпитальных медсестер; между этим, в качестве главного содержимого, - поэтические госпитальные дневники Ивана.

Предположение о том, что данная тетрадь могла в довоенное время принадлежать самому Ивану, не выдерживает критики, так как тогда на ней не мог бы появиться немецкий адрес Лиды, написанный "посторонней" (ни его, ни ее) рукой.

Уходя к своим, Иван хотел было взять с собой и баян. Тем более, что его новые друзья и сам его владелец предлагали ему сделать это. Но тогда он не смог бы вразумительно объяснить красноармейскому командованию его происхождение. Пришлось отказаться от этой идеи.

Позже, примерно через полгода, он писал:

В ходе Ясско-Кишеневской операции, на участке советского-германского фронта, находящемся прямо напротив Тараклии, активно действовала 37-я армия (2-го формирования) 3-го Украинского фронта.

Небезынтересно, что эта армия была создана взамен 37-й армии первого формирования, которой в 1941 году командовал генерал-майор А.А.Власов, бывший любимец Сталина, упорно и долго оборонявший Киев от немецких захватчиков, после попадания в плен сформировавший РОА ("Русскую освободительную армию"), до конца войны воевавшую на стороне немцев под лозунгами борьбы со сталинизмом и большевизмом вообще. (Если бы такая борьба проходила не в военное время, то эти лозунги могли бы быть признанными вполне актуальными для нашей страны).
Еще более удивительным является то, что один из членов Военного Совета армии (Н.К.Попов) умудрился занимать эту должность и при Власове (в армии первого формирования), и при Шарохине (командующем армией 2-го формирования).

Иван вышел на передовые позиции одной из дивизий 37-й армии (295 сд ?), и только чудом не был сразу убит, своими. Жизнь ему сохранила его гражданская одежда и открытая, во весь рост, походка, которой он приближался к красноармейцам. Стрелки не убили его из простого любопытства, чтобы узнать, что это за идиот, который ведет себя так опрометчиво, находясь один против целой армии.

Сразу после формальной части допроса местного особиста (кто такой, откуда, где служил, какое и от кого имеет задание) Ивану были прямо высказаны основные версии следователя о нем (шпион, диверсант, перебежчик, сумасшедший), с требованием опровергнуть каждую из них. После каждого ответа "шпиона" следователь не забывал напоминать ему, что он подлец, сука и предатель.

Но когда в одном из ответов допрашиваемого он услышал про службу Ивана в 266-й стрелковой дивизии 3-го Украинского фронта, будучи в хорошем расположении духа после огромного наступательного прорыва в Бессарабии, он вдруг весь радостно встрепенулся:
- В 266-й? Вот пусть они тогда с тобой и разбираются! Они тут как раз рядом, под Кишиневом.
И попутной машиной отправил Ивана в расположение 266-й СД, которая к тому времени из 3-й ГвА успела перейти в 5-ю УА (ударную армию).

После довольно настороженной встречи уже известным Ивану работником особого отдела своей(!) дивизии, он был тут же отправлен в свою "родную" 233-ю особую штрафную роту. Правда, никого из ее бойцов, с которыми Иван воевал еще 7 месяцев назад, в живых там уже не осталось. Более того, теперь рота почти наполовину состояла из ребят, более молодых, чем он сам. (А год назад, под Запорожьем, самым молодым был именно он).

На первый взгляд, попадание в свою военную часть после полугодового перерыва может показаться крайне маловероятным. Но в данных конкретных обстоятельствах, когда фронт без существенных перемещений находился на одном (левом) берегу реки Днестр, а Иван, бежавший после непродолжительного пребывания в плену, свободно курсировал по его правому берегу, их повторная встреча оказалась не только возможной, но и осуществившейся на практике.

Как уже отмечалось, по окончанию войны Иван сделал все, чтобы вытравить из своих документов даже само упоминание о штрафном батальоне. "Утерял" где-то военный билет, а повторно "восстанавливал" его не по месту выдачи (в Артемовске), а уже совсем в другом месте (в Харькове). Для этого достал каким-то образом справки, подтверждающие его болезнь, наступившую в оккупации(!) и ее длительное лечение, вплоть до начала 1945 года. Долго (и безуспешно) "искал" разные "утраченные" в войну документы, в том числе, касающиеся армейской службы.
Не говоря уже о том, что до конца жизни он скрывал свое короткое, не зафиксированное даже в немецких документах (тех, которые сохранились) пребывание в плену, а также крайне идеологически провальный "балабанский" период.

Можно ли обвинять его во всем вышеперечисленном? Ведь он жил в государстве жесточайших репрессий, в котором людей губили и за гораздо меньшие прегрешения, причем, миллионами.
Подобным образом после войны "правили" свои документы (или просто "теряли" их) очень многие.
Еще одним моральным оправданием для Ивана, безусловно, может быть то, что в боях за Родину он, в итоге, был искалечен и остался инвалидом на всю жизнь. Начиная с неполных 20 лет...

Если бы он не скрывал обстоятельств своей жизни в военное время, то вряд ли смог бы позже поступить в университет.

Зато 30 - 40 лет спустя, когда служба в штрафных батальонах получила статус участия в боевых действиях на фронтах, Иван Андреевич вел очень длительную переписку с различными военными архивами (включая Центральный архив Советской Армии), чтобы восстановить весь период своей фактической службы в действующей армии. (И главную его часть - сразу после Бессарабии). И всегда - безрезультатно. Особенно, после распада СССР, когда архивы, в большинстве своем хранящиеся в Российской Федерации, потеряли интерес к участникам войны из Украины и на каждый запрос давали формальные отписки (или ссылались на большой объем работы и очередь на выполнение поиска в течение нескольких лет).

В наши дни каждый желающий может выяснить очень многое (хотя и не все) из материалов, находящихся в свободном доступе в Интернете, в том числе, на официальных порталах и сайтах. Юридическое их подтверждение намного проще, чем многолетние поиски в прежние времена (на бумажных носителях, в неизвестно каких и неизвестно где находящихся архивах).

Вся история возобновленных Иваном Андреевичем поисков (спустя 50 лет!) восстановлена быть не может. Но история его собственных воспоминаний и их поправок вызывает определенный интерес. Особенно, при аналитическом сравнении сохранившихся до наших дней его собственноручных записей.

Правый "документ" уже был показан ранее, вместе с Удостоверением участника боевых действий в годы ВОВ, см. главу 7.

Слева, в строчке, дописанной красным, обращают на себя внимание исправления в правой дате:
0 (в числе месяца) - на 2 (через 9);
9 (в номере месяца) - на 2. (По крайней мере, в этот период своей жизни, автор позазанных записок писал двойку, начиная с движения по часовой стрелке, а не наоборот).
В результате, вся правая дата, сначала записанная как 20.09.44, превратилась в 22.02.44.
Зачем понадобились такие исправления? Потому что первоначальная запись действительно была ошибочной, сделанной по памяти. Иван ведь помнил, что его служба в штрафбате столь длительной не была, вот и внес правильную поправку. Тем более, что страничка в записной книжке документом, не допускающим чисток и исправлений, не является.
Эту же, исправленную дату, И.А. перенес позже и на листик бумаги, показанный справа. Но он все еще сомневался в точности сроков, поэтому сделал ее карандашом.

Причиной первоначальной ошибки и последующих сомнений является то, что ошибочная (для этого места записей!) дата 20.09.44 появилась в памяти Ивана (и в первом варианте ее записи) совсем не случайно. Это была как раз настоящая дата его попадания во ВТОРОЙ свой штрафбат. Который Иван скрывал еще более тщательно, чем первый (так как он был связан с его сомнительным времяпрепровождением в Балабане).
Если к этому еще добавить, что по чисто случайному стечению обстоятельств она произошла ровно через год, день в день, после первого призыва в армию, то становятся понятными определенные трудности восстановления в памяти пожилого человека периода, который он захотел показать, одновременно отделяя его от того, который он, по-прежнему, продолжал скрывать.

Не менее удивительно, что и дата реального окончания службы во втором штрафбате (в этих записях вообще не фигурирующая) практически совпадает с соответствующей датой первого! И во второй раз это первые числа февраля (только не 1944, а 1945 г.) Хотя это и не имеет никакого принципиального значения. Потому что с 02.02.45 Иван продолжил службу уже в медсанбате (4-м отдельном санитарном батальоне 1-го Украинского фронта), см. записи выше, а также в подразделе Медсанбат этой же главы.

В результате проведенного расследования исчезает, наконец, неприятный разрыв в биографии, обозначенный (рукой автора настоящей повести) на листке записной книжки вопросом "А между?". И восстановленная здесь фронтовая история Ивана Андреевича после этого становится намного более достоверной.

Более наглядно, без загромождающих голову цифр, все приведенное показано на графике "1939-1949" (который всегда доступен в верхней части любой станицы данного сайта).

Во втором своем штрафбате Иван написал несколько поэтических посланий к Лиде (сначала, естественно, никуда не отсылаемых).

Как уже отмечалось, в "свою" поэтическую тетрадь (ранее принадлежавшую Лиде) он переносил их, уже находясь в госпиталях. Возможно, при этом слегка их правил. А после окончания войны отправлял их копии Лиде, в Беленькую, уже в настоящих письмах.

Прежде, чем перейти к описанию последующих событий, о которых почти все известно абсолютно точно, необходимо рассмотреть еще одну теоретическую возможность знакомства Ивана и Лидии (в немецко-польском Гросштайне). Чтобы ни одна из них не была упущенной. Это приходится делать в связи с большой скрытностью наших главных персонажей, так и не рассказавших детям подлинную историю своего знакомства.

В принципе, все могло произойти намного проще, чем это излагалось до сих пор. Особенно, если сделать ряд предположений, часть из которых вполне реалистичная, а другая - сугубо гипотетическая.

Возможно, не было никакого их знакомства на базаре в Запорожье (очень может быть!) и, тем более, никакой последующей поездки Ивана в село (которой почти наверняка не было), в котором проживала Лида с родителями. Обоим этим событиям нет ни одного надежного подтверждения, тем более, письменного. Похоже, эта история - всего лишь выдумка самой Лиды для наивных и не в меру любопытных детей.

Давайте предположим, что Лида не примыкала к отъезду/побегу "фольксдойчев" из Беленькой в конце октября 1943. (Хотя имеется задокументированный факт встречи ее отца "со своей семьей" в начале ноября 1943 года в оккупированном Никополе. Что тогда там делали Лида с Анной Сидоровной и как они там оказались? Просто провожали Эльзу? Находясь в мучительных раздумиях и сомнениях.)

Спасая последнее предположение, можно подумать (а в реале - придумать!), что Иван Семенович забрал с молодежного обоза "фольксдойчев" не только свою жену, а и дочь, и сразу же перевел их обеих в обоз "эвакуируемых" немцами односельчан. (Но позволила ли бы Лида, после всего, с ней уже случившегося, совершить такое насилие над собой? Даже родному отцу. Да ни за что на свете!)

С большинством этих предположений согласиться практически невозможно. Но для сугубо теоретического построения еще одной версии знакомства Ивана и Лидии такие исходные "сведения" могут быть приняты.

Тогда все в жизни Ивана и Лидии во второй половине войны должно было бы происходить так:

Иван, в "обычном" порядке оказавшийся в штрафбате за проживание на оккупированной территории, вскоре попал в немецкий плен, никуда из него не убегал, и еще весной 1944-го года был доставлен в "глубинную" Германию, для использования на подневольных работах. Почему бы и не в Гросштайн?

Лидия, вместе с родителями и другими односельчанами, изгнанными немцами из родного села, добралась в Германию в их обозе еще зимой 1943/44 года. И, опять-таки, вполне могла быть привезена как раз на строительство аэродрома в этом самом Гросштайне.

Тысячи случайным образом собранных людей, с одной стороны, и тысячи военнопленных, таким же случайным образом попавших в свои лагеря, с другой. Обычный человеческий муравейник. Ничего экстра-ординарного.

При длительной работе на одном и том же объекте (в данном случае, около года) любой представитель первой группы (пленных) мог по тем или иным причинам оказаться в поле зрения (а то и в зоне непосредственного рабочего контакта) с представителем другой (гражданских лиц). И наоборот. Ничего невероятного в этом тоже нет.

Вот так, совершенно случайно, могли встретиться здесь и Иван с Лидией. Самое рядовое в истории войны событие, одно из многих тысяч ему подобных, которому их будущие потомки могли бы придать исключительное значение, возводя его в разряд невероятных.

Начало этого периода уже ориентировочно обозначено выше - ранняя весна 1944. Конец же его известен абсолютно точно, так как он определен, с одной стороны, временем захвата Гросштайна (теперь - села Камень-Силезский) войсками Красной Армии (18-20.02.1945), и, с другой стороны, точно установленным временем проживания Лиды уже в Бёмиш-Ляйпе - не позже начала марта 1945 года.

Итого, в распоряжении Ивана и Лидии для их знакомства в Гросштайне было бы около года. В принципе, более чем достаточно.

Для "спасения" (во что бы то ни стало!) Балабанского периода (причем, именно по схеме знакомства наших героев в Гросштайне) нашим персонажам пришлось бы совершить следующие маловероятные поступки и действия.

Иван и Лидия должны были встретиться (на аэродроме) еще ранней весной 1944 года (в марте?), познакомиться (он - пленный, она - наемная работница) и срочно влюбиться (что противоречит последующим заверениям Лидии в течение многих лет), а также выработать общий план дальнейших действий. Лида, понятное дело, при этом должна была бы напрочь забыть своего Герберта.

Затем (не позже мая 1944) Ивану надо было бы совершить побег из лагеря, а Лидии, одновременно, - уйти (сбежать?) из семьи родителей (находящейся на территории Германии, с ее строгими порядками). И после этого начать вместе двигаться... КУДА? На Балабан? Только ЗАЧЕМ им был бы нужен именно он? В качестве конечной цели намечалась какая-то другая? Мог ли вообще в сложившейся ситуации существовать какой-либо иной, осмысленный конечный пункт?

По ходу движения им, беглецам, в неизвестно каком одеянии (особенно, Ивану), необходимо было бы пересечь оккупированные немцами Чехословакию и Венгрию, а затем часть Румынии и всю Бессарабию, все время находясь на нелегальном положении. Двигаясь несколько сот (почти тысячу) километров по территориям враждебных государств, союзников фашистской Германии. Без знания языков, без продуктов, денег и необходимых в каждой следующей стране документов.

И весь этот опасный (и бессмысленный) путь им надо было бы преодолеть за каких-нибудь один-два месяца (прибыть на место не позже середины июля). Чтобы "отметиться" в умиротворенном Балабане и пробыть в нем хотя бы в течение одного месяца. Потому что уже в последней декаде августа (а именно - 20.08.1945) Красная Армия провела свою знаменитую Ясско-Кишиневскую операцию, поставившую на всей Бессарабии жирный крест. И вновь призвала в свои ряды Ивана.

А Лидии сразу после этого необходимо было бы снова "вспомнить" Герберта и каким-то образом ОПЯТЬ оказаться в германских на то время Судетах. Чтобы попасть в семейство Миге и "успеть" сфотографироваться (в Бемишь-Ляйпе) в марте 1945.

Могли ли эти двое осуществить столь бессмысленные (просто безумные!) и бесцельные, сложные и крайне опасные поступки в условиях войны, тем более, за такой короткий срок? Конечно же, нет.

Вполне правдоподобный (на первый взгляд), по ряду важных исходных обстоятельств, вариант знакомства Ивана и Лидии в Гросштайне превращается в наименее реалистичный, если учесть все реальные данные и обстоятельства. Достоверность этого теоретического варианта знакомства, рассматриваемая в комплексе, практически равна нулю. Поэтому в дальнейшем он больше не будет рассматриваться.

В качестве главной версии знакомства Ивана и Лидии в ходе развития сюжета будет применяться ранее рассмотренный второй вариант знакомства (непосредственно в Балабане).

Если в будущем вскроются любые другие обстоятельства (достоверные, желательно - документально подтвержденные) периода знакомства Ивана и Лидии, они будут внесены в данное описание, со всеми необходимыми поправками и уточнениями.

* * * * * * *

Небезынтересным обстоятельством, якобы отбрасывающим тень (почему?) на знакомство наших будущих (в дальней перспективе) влюбленных, является то, что к моменту окончательного установления отношений между ними вдруг(?) оказалось, что у Ивана "другая" фамилия (Великоиваненко), а не та (какая?), с которой он знакомился с Лидией (и ее родственниками) первоначально (по не выясненного происхождения сведениям Таисии, сестры Лидии, и от нее - ее сыновей).

На самом деле ничего странного тут нет. Длинная фамилия Ивана настолько не удобна в практическом использовании, вызывает такой нездоровый интерес людей и многочисленные переспрашивания, что в бытовых ситуациях, в не особо ответственных случаях, ее вполне можно (и приходится!) заменять (особенно, в устной форме) на какую-нибудь другую, более понятную и не вызывающую дополнительных вопросов.

Автор и сам десятки раз поступал точно так же. Назывался и Иваненко, и Петренко, и Маниловым, и Коваленко, и Ковальчуком, и даже Ковалем. В разных пунктах приема, при заказах чего-либо по телефону, вызовах ремонтного персонала и во многих других подобных случаях. Иногда - и при знакомствах. Поэтому последующее предъявление документов с фамилией Великоиваненко некоторых таки действительно удивляло.

На всякий случай вспомним, что в оригинальной справке ("довидке") о рождении Ивана (выданной Мало-Бузовским сельсоветом в 1932 году), фигурирует именно фамилия Великоиваненко. Так что он никогда и не думал ее изменять.

Когда Красная Армия почти накрыла компанию наших беглецов в Балабане, и после того, как Иван направился на (за) советскую линию фронта, Лидия, наконец, освободилась от хотя и ставшего ей близким, но, все же, не любимого ею человека.

В уже упоминавшемся стихотворении Ивана "Прощальный лист" (слово" прощальный" в названии в данном случае тоже чрезвычайно весомо и показательно) есть и такие строки:

Указанная первоначальная дата, 6/XI-1944, исправленная позже на 6/XI-1945, указывает на то, что стихотворение написано вскоре после расставания, в штрафном батальоне. Иван уже тогда понимал, где и кого в это время обнимает Лида.

Почему "лист"? Украинизм от слова "письмо"? Слишком просто, чтобы быть правдой. Как простой лист бумаги? Имеет смысл только в отношении того экземпляра стиха, который был отправлен (или приготовлен для отправки) Лиде на ее домашний адрес в Беленькой. Как красивый поэтический образ? Наиболее вероятно.

К этому времени Лида уже получила несколько писем от родителей Герберта, в которых они выражали готовность принять ее, не считаясь с тем, что сам он пока воевал. Ведь всем уже было понятно, что война приближается к своему финалу.

Определились с адресами дальнейшего своего следования и все спутники Лиды и Эльзы.

И компания начала свое дальнейшее движение в сторону Германии. Первой точкой их маршрута стал расположенный неподалеку крупный румынский город Галац, провинциальный административный центр.Языковой проблемы у путешественников не существовало, так как все они владели немецким языком практически в совершенстве, а городские жители, службы, организации и любое начальство в Румынии, бывшей союзником Германии, тоже достаточно неплохо его знали.

У всех были отличные документы (не хорошо подделанные, а настоящие, подготовленные Робертом или Иосифом, братьями Эльзы). Безусловно, были у них и деньги (крестьянам за молоко в Балабане приходилось платить не слишком дорого). Поэтому дальнейшее перемещение по Европе у них проходило совершенно спокойно, цивилизовано и легально.

Галац - Бухарест - Будапешт - Братислава - Прага - Дрезден - Берлин. Таким был главный маршрут их движения. Почти по прямой.

После Праги публика начала рассасываться. Лида сошла с поезда на станции Lobositz (Ловосице), почти сразу за Прагой, (на карте - город Литомержице, в направлении Дрездена), а оттуда, уже на местном поезде, добралась в город Bohmisch-Leipa, обозначенный зеленой точкой над Прагой, в первой слева белой окружности. Современное название города - Чешска-Липа, и находится теперь он, понятное дело, в Чехии.

Вот таким образом украинская деревенская девушка Лида Коваль, никогда ранее не отрывавшаяся самостоятельно от родного села более чем на 25 километров, благополучно совершила "тур" по европейским столицам и оказалась, в конце концов, в доме родителей Герберта. Оставалась ли с ней еще и теперь Эльза - совершенно не известно, поэтому из дальнейшего описания жизни Лиды Эльза на время выпадает. (Но не из самой жизни, конечно).

К началу 2-й мировой войны все судетские земли были отторгнуты Гитлером от Чехии и включены в состав Германии. Следующая карта иллюстрирует ситуацию в регионе, сложившуюся к 1939 году:

Немного дальше мы еще вернемся в современную (и вечную) Богемскую/Чешскую Ляйпу/Липу. Для будущих туристов ниже представлен план города (красным крестиком обозначена примерная точка съемки предыдущего фото):

Родители Герберта приняли Лиду радушно. Приняли и оставили жить у себя, в качестве невесты сына.

Произошло это примерно за три недели до того, когда Лиде исполнилось 18 лет (то есть, около 01.09.1944). В этом доме Лида прожила примерно 9 месяцев. Наверное, самых счастливых месяцев в своей жизни. Если не считать оторванности от родителей, родственников и друзей.

Впрочем, оторванность от семьи своих родителей для Лиды неожиданно обернулась своей противоположностью. Ее родители, работавшие в течение всего 1944 года на строительстве аэродрома в Гросштайне (описан и показан ранее; на современной карте - Камень-Сласский), из-за постоянно смещающегося под ударами Красной Армии на запад Восточного фронта Германии 20 февраля 1945 года были переведены в более глубокий тыл - в город Райхенберг, расположенный от Бёмиш-Ляйпы всего лишь в каких-нибудь 20-30 километрах. (Вот это везение!) Имея адрес семьи Герберта, родители Лиды сообщили им (а, значит, и ей) о своем перебазировании. После этого у Лиды появилась возможность регулярно с ними встречаться. Нет никаких сомнений, что и они не один раз побывали в доме семейства Миге, лично познакомились с родителями Герберта, увидели, как устроилась и живет их дочь. (Выходные дни в Германии никто не отменял даже весной 1945 года).

Как уже отмечалось, современное название Райхенберга - Либерец. После войны он тоже "перекочевал" в Чехию. На представленной немного выше совмещенной карте Польши, Чехии и Германии этот город обозначен во втором слева белом кружочке, ближайшем к Чешской Липе.

К сожалению, точно не известно, бывал ли в это время в родительском доме сам Герберт. Скорее всего, он все еще воевал, как минимум, до конца апреля 1945. Хотя мог и побывать дома, в краткосрочном отпуске по личным обстоятельствам (в частности, для женитьбы).

Предположение  о  браке  Герберта и Лиды (а то и о  рождении ими ребенка)  подтвердить нечем,  но трудно  и опровергнуть.  По словам Лиды (если именно в этот раз она говорила правду), после окончания войны (без упоминания о Германии!) она была подвергнута принудительному гинекогогическому осмотру, признавшему ее репутацию незапятнанной. Но это всего лишь слова человека, который говорил о жизни в военное время далеко не одну только правду.

Так или иначе, в марте 1945-го Лида, уже давно, около полугода, находившаяся в Бёмиш-Ляйпе, в прекрасном расположении духа встречала весну. Прогуливаясь по городу, она не удержалась от соблазна и сфотографировалась в местном фотоателье. Вот это фото (чтобы ничего не исказить, представлен исключительно отсканированный оригинал, без какой-либо графической обработки:

В еще более крупном масштабе (при сканировании с разрешением 600 точек на дюйм) фото Лидии представлено здесь.

Буквально все в этом фотопортрете просто кричит, что он сделан не в нашей стане. Его стиль, свет, одежда, украшения, поза, выражение лица. И что самое главное, Лидия выглядит на нем не только неотразимо красивой, но и вполне счастливой.
Не зная, кто изображен на фото, можно элементарно поверить, что это типичная (хотя и красивая) немка, жена типичного немецкого бюргера. Так сказать, бюргерша, или, на немецкий манер, - "бюргерин".

Но перевернем фото на обратную сторону.

И мы увидим сильно замаранную маркировку, на которой указаны имя владельца фотоателье (его можно трактовать и как название заведения) - C...it Gorenj , указание на то, что это именно фотоателье - === Foto = Atelier === (в международно принятой французской транскрипции этого слова), сокращенное название города - Bоhm.-Leipa и, наконец, дата фотоснимка - 15.III.45. В сильно увеличенном виде это выглядит так:

И хотя все это (кроме штампа с датой) набрано готическим шрифтом (что весьма показательно и само по себе), а потом тщательно замарано чернилами, текст остается вполне читабельным. Если хорошо всмотреться в него под разными углами. Если читателю самому прочитать эту запись трудно, рекомендую сравнить ее с уже приведенной выше расшифровкой. Хотя все тут (кроме имени фотографа по фамилии Горень) читается достаточно свободно.

Не даром это фото и обстоятельства его появления так тщательно скрывались ото всех не посвященных на протяжении всей жизни Лидии Ивановны и Ивана Андреевича. Ведь оно четко и однозначно свидетельствует, что в последний период войны Лида жила в Германии. Это один из двух самых великих секретов Ивана и Лиды. Пожалуй, даже больший, чем период и обстоятельства их пребывания в Балабане.

Но Лида и Иван, как всегда в своих секретах, не ограничиваются даже этим. Посмотрим на всю обратную сторону фото, где, кроме данных ателье, содержится еще и дарственная надпись:

Судя по дальнейшему развитию событий и имени фактического владельца этой фотографии на протяжении более 60 лет ее существования (а это, в итоге, таки Иван Андреевич!), дело было (или могло обстоять) так.
После возвращения Лиды домой (уже после ее "освобождения", описанного немного дальше), она решила таки поддержать несчастного Ваню, влюбленного в нее уже более двух лет. Ведь он писал ей бесконечное множество писем (просто на ее домашний "запорожский" адрес, а когда она вернулась, то уже и ей конкретно), жаловался на свою инвалидность (см. госпитальный дневник, отдельный документ за пределами данного повествования). Вот она его и пожалела. И отправила ему это замечательное фото. И чтобы поддержать его, и чтобы удержать. Потому что сама она, потерявшая к тому времени Герберта, пребывала в сильнейшей депрессии (а также в состоянии бойкота со стороны части односельчан), нуждалась в любых позитивных эмоциях. Даже если они поступали от ставшего калекой Ивана. Для этого ей, видимо, пришлось выпросить фото у Эльзы обратно (та, кстати, тоже вернулась из Германии в село, ставшее ей родным).
Однако, не исключается также (и вполне вероятно) что Иван сам, позже, спустя многие годы, выпросил (или выкрал) это фото у Эльзы, когда та нелегально проживала в Запорожье (ее ожидало еще и такое!), а Иван с Лидой ее иногда навещали.

Кстати, свое согласие выйти замуж за Ивана Лидия дала только в 1947 году. А "навсегда твоя" написано в 1945! (С исправлением на 1946-й). А Эльза была таки и всегда, и навсегда. Так что единственно возможным первым владельцем этого фото, как не верти, была именно Эльза.

Но вернемся в Бёмиш-Ляйпу. Огромный (трехзначный) номер дома в адресе семейства Миге не должен никого смущать. Хотя поначалу он смутил и автора данной работы, что привело к неправильной его трактовке, как "9gb". Думалось, что это означает немецкое сокращение от "9 Gebаude" (с "а" - умляут), то есть, "строение 9" ("дом № 9").

Но оказалось, что в этом городе принята сквозная нумерация всех домов. Их номера не повторяются, на какой бы улице они не стояли.Это создает настолько жесткую их привязку к местности, что, по существу, не обязательно даже знать названия улиц. Нумерация означает номер дома с начала строительства города. И для тех из них, которые сохранились по настоящее время, она никогда не менялась. (Очевидно, вместо разрушенных даются либо освободившиеся старые, либо присваиваются следующие очередные. Потому что на карте города можно найти и двухзначные номера, и четырехзначные!) Таким образом, на данный момент времени некоторая неопределенность с местом проживания Лидии Коваль в Богемской Ляйпе сохраняется только в связи с тем, что вторая цифра номера дома "почему-то" была исправлена (из-за чисто механической ошибки?), а с течением времени еще и слегка затерлась. Скорее всего, сначала был № 986, который потом исправлен на 996.

Одной из причин очередного исправления "ошибки" в адресе могла быть привычка Ивана Андреевича к специальному внесению "исправлений", окончательно запутывающих следы мест пребывания (его и Лиды) в годы войны. С учетом этого, главным вариантом номера дома надо, все-таки, считать именно 986.

Для удобства дальнейших рассуждений и сравнения вариантов, воспроизведем еще раз оригинальную (от руки) запись адреса:

По данным городского информационного центра (ГИЦ) современной Чешской Липы, улица, которую автор предположительно назвал ГинаэрШтрассе или ЗихаэрШтрассе (на которой расположено большинство 9-сотых номеров зданий), раньше называлась АйхаэрШтрассе. В наше время она находится в центральной части города и состоит из двух частей: Сметаново-набережная и ул. Дубицка. (Такую трактовку чехи дали, еще не видя рукописной записи на тетради Лидии/ Ивана).

Видимо, название улицы АйхаэрШтрассе таки правильное (или более правильное, чем другие), потому что оно означает "дубовая улица", что прекрасно сочетается с современным названием ее основной части - Дубицка.

С другой стороны, при разноплеменном судетском населении (и в разное время) улицы города могли называться по-разному. ЗихаэрШтрассе означает "защищенная улица", что, возможно, подразумевает, что она была покрыта брусчаткой (возможно, одной из первых в городе).

Названия улицы, начинающиеся с "Айхаэр" или "Зихаэр", резко отличаются только в русском написании. В немецком разница заметно меньше, особенно, при ручной записи: "Єichaer" и "Sichaer". Отличается только первая буква; к тому же, обе они имеют округлую форму. Особенности индивидуального почерка могут вообще ликвидировать какую-либо разницу между ними. Подобно тому, как при ручной записи часто становятся неразличимыми "Z" и "L", "f" и "t" или, в кириллическом алфавите, - "и", "н", "п" и "к".

Но все эти рассуждения практически теряют смысл из-за сквозной нумерации домов, принятой в этом городе. Сомнения о точном названии улицы (если они у кого-то еще остаются) не создают никаких проблем в поиске нужного нам дома (был бы он на месте!)

Дополнительно на плане показаны (красным цветом) предположительные места прежнего расположения не сохранившихся домов с номерами 996, 906 и даже 926, которые тоже могли входить в анализируемый нами адрес с исправлениями (два последних - уже с определенной натяжкой). Их места выбраны приблизительно, по соседству с ближайшими подобными им номерами.

Таким образом, можно считать, что местожительство Лиды в данном городе установлено достаточно точно, с точностью до одного дома. Для особо недоверчивых (или, наоборот, верящих в исправления Ивана) - двух, №№ 986 и 996. Второй менее вероятен, да и разрушен, больше не существует.

В настоящее время в одном крыле комплекса зданий под № 986 располагается какой-то спортивный клуб. Видимо, прежний его владелец (последний представитель семейства Miege) был весьма состоятельным человеком. На сам этот дом, его большой двор и прилегающую к нему улицу теперь можно посмотреть и со спутника:

Как было установлено в процессе работы над данной повестью, еще один отпечаток фотопортрета Лиды (представленный выше) имеется у родственников Марии Трофимовны Коваленко/Стрельцовой/Бабинец, двоюродной сестры Лиды. Которая сама сказала автору данной семейно-исторической повести (в марте 2010), что это фото сделано "еще в Германии". (В присутствии Коваля Ивана Ивановича, 1949 г.р. К сожалению, сама Мария Тимофеевна в 2013 году уже умерла.)

Зачем было Лидии всю жизнь скрывать такой интересный факт своей биографии от своих самых близких родственников? И даже после переезда в Киев! Когда уже не было никаких других занятий, кроме как предаваться воспоминаниям (по крайней мере, до наступившей тяжелой ее болезни). Это не понятно.

Едва только Иван успел рассказать в особом отделе 266-й дивизии о некоторых своих похождениях в тылу врага за последние полгода (без малейшего упоминания о трех месяцах, проведенных в Балабане) и добраться затем до своей "родной" 233-й ошр (особой штрафной роты), как прозвучала команда на общий сбор. Части погружались в эшелоны и перебрасывались на 1-й Белорусский фронт, который к тому времени продвинулся едва ли не до самой Варшавы.

Примерно 10.01.1945 года, при переброске дивизии на новые позиции, на перегоне Пшемысль - Люблин, эшелон подвергся массированной бомбардировке немецкой авиации. Многие из красноармейцев были убиты и ранены. Иван тоже получил небольшое ранение в ногу.

Медицинская часть своей армии (5 УА, в стостав которой и входила 266-я сд) перемещалась в другом эшелоне, поэтому всех раненых подобрали санитары оказавшегося рядом 4-го отдельного медицинско-санитарного батальона 1-го Украинского фронта. Батальон временно размещался в г. Сандомире, на реке Висла. (Том самом, возле которого в первую мировую воевал дед Ивана по линии матери).

Здоровье Ивана быстро поправилось. Но поскольку его часть еще быстрее переместилась на другой участок фронта, в направлении Кёнигсберга (Калининграда), Ивана оставили в медсанбате помогать ухаживать за своими товарищами и другими ранеными бойцами. По рапорту (ходатайству) руководства госпиталя Иван с 02.02.45 был официально прикомандирован к этому медсанбату.

Помогло этому переводу и обнаружившееся у Ивана (в очередной раз) умение хорошо играть на баяне, мандолине и балалайке. Это поднимало настроение и моральный дух раненых, способствовало их скорейшему выздоровлению и возвращению в строй.

Но и служба фронтовым военным санитаром тоже оказалась не особо легкой и приятной. Она ведь не сводилась к одному только пребыванию в лазарете. Прямо по ходу боев, под пулями, взрывами и осколками, Ивану приходилось перевязывать раненых, таскать на себе тяжелораненых, непрерывно видя вокруг себя смерть и искалеченные тела бойцов, орущих и взывающих о помощи, или умоляющих добить их на месте (Иван, по его словам, никогда не видел, чтобы санитары это делали).

В перерывах между боями, чаще - ночью, санитарам приходилось делать многочисленные вылазки на нейтральную полосу с целью сбора остававшихся там трупов, среди которых оказывалось еще и немало живых, но тяжело раненых бойцов. Аналогичную работу проделывали и немецкие санитары. Обе группы делали вид, что не замечают друг друга, в стычки не вступали, но и не приближались друг к другу ближе, чем на 10 - 20 метров.

В полевых госпиталях Ивану приходилось не только наблюдать, но иногда и участвовать в операциях тяжелораненых, которых несколько человек должны были силой удерживать на столе, в то время как хирурги ампутировали их конечности, а единственным обезбаливающим средством был спирт (внутренне и наружно). Привязывать и отвязывать их под продолжающимся обстрелом было некогда…

В конце февраля (или начале марта?) 1945 года, во время перемещения автоколонны с раненными красноармейцами по горной дороге в районе города Острава, как раз на стыке довоенных границ Польши, Германии и Чехословакии, автомобиль, на котором находился Иван (в кузове, вместе с ранеными) неожиданно попал на мину. Хотя эта дорога считалась уже разминированной. Взрыв перевернул автомобиль и сбросил его и всех, кто в нем находился, с обрыва вниз.

Очнулся Иван от холода воды ручья, протекавшего на дне неглубокого ущелья, и сразу почувствовал невероятную боль во всем теле и тазу. (Этот "ручей" был верхним течением Одера).
К нему и другим раненым быстро спустились санитары, ехавшие на других автомобилях… Еще у реки на Ивана наложили обездвиживающие шины. Чем и как проводили анестезию (и проводили ли ее вообще) - не известно.
На этом боевые действия Ивана раз и навсегда прекратились. Первым "лазаретом" Ивана был военный госпиталь в Катовице.

Небезынтересно, что место ранения Ивана находилось всего в трех сотнях километров от места, в котором примерно в то же самое время (март 1945 г.) все как нельзя лучше складывалось у Лидии (уже знакомые нам зеленые точки на левых частях обеих ранее представленных карт).

После ранения и первого лечения в Катовице у Ивана было несколько пересылочных госпиталей (Краков, Самбор, Ровно, Уфа и другие), пока он, наконец, не оказался в эвакогоспитале № 1484, расположенном в глубине Сибири, в Омске.

Такой длительный путь Ивану пришлось преодолеть из-за тяжелого характера раны-травмы, а именно, полного раздробления тазобедренного сустава правой ноги, а также несколько других, сопутствующих переломов. Считалось, что госпиталь в Омске как раз и специализируется на подобных травмах.

Гораздо более простым решением была бы обычная в таких случаях ампутация ноги еще в Катовице, но там так некстати раненого парнишку просто пожалели. И как своего коллегу (военного санитара), и просто как еще очень молодого человека.

В Омске ногу Ивана резали, лепили, держали в гипсе, снова ломали, заново лепили и снова держали в гипсе. И снова ломали... Очень много раз. Пытались разрабатывать сустав, привязывая искалеченную ногу к самодельному велосипедному тренажеру, который раскручивали здоровенные санитары и любящие поиздеваться над ранеными врачи, уподоблявшиеся в этой ситуации средневековым инквизиторам. (По крайней мере, именно так сам Иван позже рассказывал об этом лечении своему сыну, автору данных строк).

Но ничего хорошего из этого не получалось, сустав не желал правильно сростаться и работать.
В гипсе почти постоянно оказывалась не только нога, но и значительная часть туловища. И не один раз. Не говоря уже о неудобствах с туалетными процедурами, это вызывало еще и невероятный зуд почти по всему телу, так как под гипсом находили себе пристанище целые полчища вшей и клопов.

Район тазобедренного сустава тем временем начал воспаляться, возникла реальная угроза гангрены.Пришел хирург и начал осторожно намекать на возможность ампутации.

Ваня, 20-летний тогда парень, расплакался и спросил:
- Так зачем же я столько месяцев терпел все это издевательство?

Консилиум принял решение еще раз попытаться сохранить ногу, но выбросить бесперспективный сустав. Так и сделали.

После этой операции Иван навсегда потерял возможность нормально ходить, но смог сохранить видимость наличия обеих ног.

Практически все свое свободное от тяжелых медицинских процедур время Ваня посвящал воспоминаниям и мечтаниям о Лиде. Писал ей письма, в которые вкладывал всю свою душу. В качестве приложений к ним почти всегда были и стихи, немного простоватые, наивные и грамматически несовершенные, с украинизмами. Но обильно наполненные горячими и искренними чувствами. А копии этих стихов он заносил в свой дневник.

До поры-времени никаких ответов от Лиды не было. (Ведь она была не просто по ту сторону фронта, но и в чужой, враждебной стране).

08.04.45 Ваня пишет стихотворение под названием "Письмо-воспоминание". В нем, в частности, есть такие строки:

08.04.1945 г. (Наконец-то, настоящая, и не исправленная дата!)

Читателю, прочитавшему не только эти строки, но и всю предысторию их появления, теперь уже не надо объяснять, о какой "тьме далекой" идет речь. И о каком народе "мешанных сословий".

Во время лечения в госпитале Иван вел своеобразный литературный дневник (к счастью, сохранившийся до настоящего времени), основной темой которого была лирика, посвященная "некой" героине по имени Лида К. Сюда он переносил и кое-что из ранее написанного на случайных листках бумаги.

Есть в дневнике и несколько новых вариантов текстов (которых в те времена существовало очень много) на мелодии популярных тогда песен.

В это же самое время он писал и самой Лиде, в Беленькую, предполагая ее возвращение домой после окончания войны. (Позже Иван и Лида всегда переписывались таким образом - часто, по мере накопления новостей, не дожидаясь ответа на предыдущее послание).

К сожалению, сами эти письма Ивана из госпиталя не сохранились. Но, по всей видимости, часть из них просто дублировала его стихи.

Стихи эти были, как уже отмечалось, грамматически и поэтически не вполне совершенными, но по содержащимся в них чувствам - глубокими, искренними и нежными. А, главное, в той или иной форме содержащими большое количество ценнейших для более позднего исследования фактов. Грамматические их погрешности можно отнести на счет хулиганистого подросткового периода жизни их автора в Донбассе. Но, с другой стороны, этот "хулиган" знал наизусть всего "Евгения Онегина". Этим он обязан воспитанию своей матери Марфы, ведущей свою родословную по женской линии от Кармазиных...

Вот еще один фрагмент этой лирики (с минимальным редактированием автора этих семейных хроник):

Письмо из лазарета
…..
Прошу, не будь ты так печальна,
Грусти не очень-то за мной,
Тебя люблю я, как и раньше,
Хотя лежу совсем больной.

Пройдет разлуки нашей время,
По жизни вместе мы пойдем
Под звуки резкие баяна
"Чилиту" - песенку споем.

Вот все, чего могу желать я:
Всегда здоровой ты бывай!
Целую крепко, дорогая,
Прошу - пиши, не забывай!
(23.03.45, поезд)

Лечение Ивана в Омском эвакогоспитале затянулось надолго, с середины марта по 25 декабря 1945 г. Врачи форсировали его выписку не столько из-за дефицита коек в госпитале и каши в его столовой, сколько для того, чтобы он успел вернуться к родным к празднованию Нового года. (Или для улучшения годовой отчетности). Но они совершенно не учли (или "забыли"), что из Омска в Донбасс в то время за пять-шесть дней добраться было просто невозможно.

В Артемовск Иван попал только к православному рождеству, примерно 5-го или 6-го января. (А то и к Новому году по старому календарю). А Новый 1946 год встречал в дороге, в поезде, со случайными попутчиками, с такими же ранеными или демобилизованными, как и он сам.

Длинный и долгий путь стал еще одной из причин разночтений в документах. В одних местах Иван Андреевич пишет, что его служба закончилась в декабре 1945 года, в других - в январе 1946 года.

Когда Ваня появился на домашнем пороге, небритым, в опущенной шапке-ушанке и на двух костылях, нелепо волокущим одну ногу, мать и тетя Шура в первую минуту его не узнали. Подумали, что явился какой-то попрошайка.

А затем были крики и слезы. Женщины голосили, почти как над умершим.