Глава 5. В оккупированном Донбассе (октябрь 1941 - сентябрь 1943)

Предвоенная ситуация в семье
В первых рядах защитников
Тревожное ожидание
"Боевая" встреча оккупантов
Реальное сопротивление в Донбассе
"Молодая гвардия"
Жизнь в оккупированном Сталино
Опасная коммерция

Незадолго до войны семья Великоиваненко (Андрея Ивановича, Марфы Ивановны и их сына Вани), наконец, восстановилась и стала проживать совместно, в Артемовске Сталинской (тогда) области.

Одной из причин длительного отдельного проживания Андрея было его негативное отношение не только к коллективизации, но и к воинской службе.
Как уже описано ранее, с 1924 по 1930 он проживал с семьей на Полтавщине. Там он был секретарем сельсовета, поэтому не был призван в армию по первому советскому закону о всеобщей воинской обязанности (она была установлена в 1925 году).

После фактического бегства из села, в первую очередь, из-за нежелания тестя идти в колхоз, Андрей устроился на работу на Новороссийский цементный завод, бывший в то время одним из главных стратегических объектов страны. Поэтому Андрей получил бронь, и в армию, опять-таки, не призывался и в этот период.

В 1938 году, по совокупности достигнутого возраста (35 лет) и подорванного на заводе здоровья (где он переболел тяжелейшей формой брюшного тифа и, "благодаря" цементной пыли, на всю жизнь получил силикоз легких), Андрей был снят с воинского учета в качестве потенциального призывника в мирное время. Вот только тогда он и бросил Новороссийск и прибыл в Артемовск. Здесь он устроился на работу бухгалтером-счетоводом на заводе огнеупорных материалов в расположенном рядом с Артемовском Часов Яре.

Но когда грянул июнь 1941 года, о болезнях пришлось забыть. По законам военного времени Андрей был призван на действительную военную службу и в первые же дни войны отправлен на фронт. Из-за переформирования частей, напряженных боев и всеобщей неразберихи первого периода войны, а затем и оккупации Донбасса, Марфе о его судьбе ничего не было известно почти три года. Его жизнь, между тем, проходила в окопах, с винтовкой в руках, вшами в одежде и при постоянном страхе в голове.

Почти никаких фактических данных о его фронтовой жизни не сохранилось, кроме того, что демобилизован он был чуть ли не в 1948 году, пройдя еще и советско-японский фронт, а также армейский стройбат, восстанавливавший разрушенные войной советские города (Воронеж, Харьков и др.)

Поэтому сразу перейдем к другим персонажам.

Шестнадцатилетний Ваня с мамой летом 1941 года находились в тревожном ожидании. Радио передавало неутешительные сводки с мест боевых действий. Ежедневно Красная Армия отдавала большое количество населенных пунктов, фронт приближался все ближе и ближе. Стало понятно, что захвата немцами Донбасса избежать не удастся.

Население раскупило все имеющиеся на складах, в магазинах и аптеках запасы мыла, спичек, скудные остатки муки, сахара, бинтов, лекарств. Запаслись керосином и углем. Припасли и по мешку соли, благо дело, ее в Артемовске всегда грузили лопатами (так как именно здесь находится самое большое в мире ее месторождение).

Эвакуация из Артемовска практически не проводилась. Разве что самого стратегически важного завода цветных металлов. В Донбассе было много других, более важных в городов и объектов.

Предвестниками приближающейся линии фронта в Донбассе были огромные стада эвакуируемого из более западных районов страны скота, бредущие без какого-либо управления давно покинувших их (или погибших) пастухов-погонщиков. Тем не менее, уже четко определившие для себя направление движения - на восток. Ведь со стороны запада постоянно раздавалась артиллерийская канонада. Бесхозные животные (коровы, овцы, меньше - лошади и другие), издавая мычание, ржание и блеяние, с обреченным видом брели, куда глаза глядят.

Те, кто сообразил, разобрался в ситуации и не поддался панике, хватали несчастную скотину (она охотно шла по первому зову человека) и вели ее домой. (Тогда ведь большинство жителей Артемовска жили в частном секторе, имели и домики, и небольшие сараи). Тетя Шура (сестра Андрея) привела домой одну из таких коров, а Ванина мама Марфа - козу, животное, привычное ей еще с детства.

Тем временем, по-своему готовился к приходу немцев и Ваня. Делал это он вместе со своим школьным товарищем Алексеем. Используя естественные для подростков Донбасса хулиганские замашки и летние каникулы, пацаны прокрались в школу, взломали дверь кабинета начальной военной подготовки и украли оттуда две мелкокалиберные винтовки. Набили карманы патронами, закрыли обратно дверь (чтобы ее взлом не был очевидным с первого взгляда) и спрятали добытое оружие на чердаке этой же школы. Решили уложить хотя бы нескольких фашистов, если те таки появятся в их родном городе.

В начале октября в город, со стороны Константиновки - Часов Яра, довольно таки организованно, вошли непонятные подразделения Красной Армии (скорее всего, разрозненные остатки разных частей), которые через день-два бесследно из него исчезли. А на следующий день с запада в Артемовск начали въезжать колонны немецких автомобилей и мотоциклистов. Без какого-либо сопротивления.

Повинно ли в этом гражданское население?

Ваня с Алексеем забежали в здание школы, быстро поднялись на чердак, схватили припрятанные винтовки и подбежали с ними к чердачным окнам. Глянули вниз… и оцепенели от увиденного сверху количества немецких машин и мотоциклов. Ими были полностью забиты не только площадь перед школой, и не только прилегающие к ней улицы, но и вся дорога от города на запад, сколько мог видеть глаз.

И ребята поняли, что двумя-тремя выстрелами делу не поможешь. Но, не желая выглядеть друг перед другом трусами, решили не отказаться от идеи борьбы, а отложить ее до более удобного момента.

Решили, что надо спрятать оружие в более надежное место. И так, чтобы винтовки всегда были под рукой. То есть, где-то дома. Сунули винтовки под свои хиленькие пальтишки и быстро двинули домой, выйдя через задние ворота школьного двора.

Но немцы были уже и на этой улице. Запылившиеся, но веселые, они слазили с мотоциклов и с удовольствием потягивались и разминались. Некоторые доставали из карманов губные гармошки и сразу начинали наигрывать веселые мелодии.

Напуганные подростки не знали, куда им деваться. Опрометчиво выскочив на улицу, они теперь двигались по тротуару уже просто по инерции, как одеревеневшие. И больше всего боялись, что у кого-нибудь из них вывалится из-под пальто винтовка. Или что их остановят и обыщут.

Немцы же, наоборот, не обращали на мальчишек никакого внимания. Они были заняты своими делами и явно довольны собой и очередным днем своей победоносно продолжающейся войны. Некоторые поворачивали головы в сторону наших "героев", но тут же с безразличным видом отворачивались. А некоторые дружески подмигивали им, как заговорщики.

Ни живые, ни мертвые, пацаны добрели домой. А там - почти в бессознательном состоянии их ждали Марфа (мама Ивана), тетя Шура и соседка (мать Алексея). Еще бы! Немцы входят в город, а их нет дома! И неизвестно, где они находятся.

Тут же был и сосед, отец Алексея, который до этого самого момента пытался как-то успокаивать женщин. (Он был инвалидом первой мировой войны, поэтому не был призван в армию и оставался дома).

Волей-неволей пришлось раздеваться. И все увидели винтовки. Наступила немая сцена. Каждый представил себе, чем бы все это кончилось, если бы оружие обнаружили немцы.

После короткого замешательства сосед подошел к Алексею и изо всей силы врезал ему по шее. А его другу Ивану - в ухо.

- Мерзавцы! Подонки! Засранцы! Сопляки! Молокососы! - орал он, - вы представляете себе, что было бы с вами и всеми нами из-за вашего идиотизма?

Женщины громко разрыдались, не находя подходящих слов.

Сосед забрал обе винтовки и патроны, замотал все в мешок. Затем перекинул сверток через забор на свой участок, не выходя на улицу. А ночью, фактически, рискуя жизнью, пошел на реку Бахмутку, убедился, что никто его не видит, и выбросил опасный мешок подальше от берега.

На этом "военные действия" пацанов прекратились.

Но на Донбассе в целом очаги подпольного сопротивления довольно скоро возникли, и в довольно широком масштабе. Очевидно, большинство их было подготовлено еще до начала оккупации. В этом движении принимали участие тысячи людей. Подпольщики имели широкое поле действия (брошенные и разрушенные заводы, шахты, депо и т.п.) Там же они могли и прятаться, и иметь места явок. То есть, сама индустриальная ифраструктура Донбасса, пусть и наполовину разрушенная, способствовала подпольной борьбе.

А ее активизацию спровоцировали уже сами немцы.

Одним из первых "мероприятий" оккупантов на всех занимаемых территориях было введение комендантского часа. Наши люди с запретом на ночные перемещения ранее не сталкивались, поэтому сначала относились к нему поверхностно и безответственно, без должного трепета. Как к чему-то, имеющему рекомендательный характер.

А немцы требовали неукоснительного соблюдения этого режима. Поэтому они отлавливали всех гуляющих по улице в ночные часы и без всякого суда и следствия вешали их. Причем, сначала - показательно. А позже - уже просто "в рабочем порядке". Если кто-то не успевал до установленного времени ( до 11 или 12 часов вечера) попасть домой, ему необходимо было остаться ночевать в том месте (и у тех людей), где он задержался. Иначе наутро их родственники могли увидеть их уже повешенными.

Когда всем стала понятной опасность таких нарушений, люди, по тем или иным причинам оказывающиеся на улице в неустановленное время при встрече с патрулем пытались убегать. А те мгновенно открывали огонь. Мало кому удавалось скрыться безнаказанно.

Такая неоправданная жестокость вызывала волну возмущения и противоборства. Так же, как и беспричинные, по сути, расстрелы на месте всех коммунистов, без разбору. Большинство подпольщиков занимались своей деятельностью именно из идейно-патриотических соображений, видя в ней еще один, скрытый фронт борьбы с оккупантами.

Немцы пытались было восстановить работу шахт и предприятий, уничтожаемых советскими подрывниками при отступлении. Но объем восстановленной в Донбассе добычи угля в 1943 году едва превысил 2% от его довоенного уровня (цифра похожа на заниженную, поэтому требует уточнения).

Совсем бесперспективным было восстановление разрушенных (или вывезенных) металлургических заводов, поэтому немцы им практически и не занимались.

Очень часто подпольщики затапливали шахты (просто не откачивали вовремя поступающие грунтовые воды, и шахты затапливались сами собой). Точно так же они "забывали" бороться с загазованностью шахт, что приводило к "неожиданным" взрывам метана.

Разными способами уничтожались документы в архивах и открываемых немцами биржах труда.

А вот диверсий на транспорте было немного. Те, что были, чаще всего преследовали цель сорвать вывоз молодежи на работу в Германию. В принципе, ничего другого из оккупированного Донбасса немцам вывозить уже и не было.

Некоторые подпольщики (особо рьяные или действующие по заданию Центра) шли на террористические акты, убивая отдельных немецких офицеров или подрывая группы солдат. А это имело просто катастрофические последствия для гражданского населения.

В ответ фашисты хватали ни в чем не повинных людей и без всякого расследования показательно их расстреливали или вешали. (В Донбассе - до 100 советских граждан за одного убитого немецкого солдата).

Кто, в результате, в этой ситуации страдал больше, понять не трудно.

Наиболее известной антифашистской подпольной организацией молодых юношей и девушек, действовавшей в годы войны в Донбассе, была размещавшаяся в городе Краснодоне Луганской (Ворошиловградской) области "Молодая гвардия". Вокруг ее деятельности в послевоенное время был создан крупномасштабный идеологический ореол. Сведения об этой организации и ее руководителях затем не один раз корректировались.

Что она собой представляла и какими реальными делами занималась?

Организация была создана вскоре после начала немецкой оккупации Краснодона, во второй половине лета 1942 года. "Молодая гвардия" насчитывала около 110 участников - юношей, девушек и некоторых бойцов Красной Армии, волею обстоятельств оказавшихся в оккупированном городе. Самому младшему участнику подполья было 14 лет. Руководителем организации долгое время принято было считать Олега Кошевого. Реальное руководство деятельностью "Молодой гвардии" осуществлял Иван Туркенич, молодой лейтенант-красноармеец, удачно бежавший из недолгого немецкого плена и присоединившийся в Краснодоне к молодежи под видом местного жителя (в 1942 году ему было 22 года). В соответствии с советскими идеологическими штампами принято также считать, что работой "Молодой гвардии" руководила подпольная партийная группа в составе 5 человек.

Из-за факта попадания в плен представление Ивана Туркенича к званию Героя Советского Союза, поданное еще в августе 1944 года, было реализовано на практике только через 45 лет, в 1990 году, посмертно.

Сразу отметим, что для небольшого городка районного масштаба, где практически все хорошо знали друг друга, организация была слишком крупной, что не могло обеспечить требуемые условия конспирации.

Наиболее известными молодогвардейцами стали Олег Кошевой (помощник командира, ответственный за безопасность), Иван Земнухов (начальник штаба), Сергей Тюленин (командир боевой группы), Ульяна Громова и Любовь Шевцова. Уже в сентябре 1943 года им всем было присвоено звание Героев Советского Союза (посмертно).

За полгода своей деятельности "Молодая гвардия" выпустила и распространила более 5 тысяч антигитлеровских листовок, устроила поджог здания биржи труда, где хранились списки людей, предназначенных к вывозу в Германию. Считается, что этим она спасла от угона в Германию около 2000 жителей города (в том числе, и самих молодогвардейцев, из-за чего, по сути, и был затеян этот пожар). Несколько членов организации участвовали в проведении диверсий в электромеханических мастерских (где они, как и все другие работоспособные люди, оказавшиеся в оккупации, работали "на немцев").

Это и есть практически исчерпывающий перечень всех главных (и реальных) дел организации. Не такой уж и впечатляющий для группы в 110 человек.

Считается также, что молодогвардейцы готовились устроить вооружённое восстание в Краснодоне и присоединиться к войскам Красной Армии, когда те начнут свое наступление и освобождение временно оставленных врагу территорий. Но это, конечно, не было реальным замыслом из-за отсутствия требуемого для этого количества личного состава, вооружения и боеприпасов. К тому же, этому стратегическому плану уже не суждено было сбыться.

Начало провала организации произошло на почве самой обычной уголовщины. Молодгварейцы совершили налёт на немецкие автомашины с рождественскими подарками и полностью разграбили их, убив конвоиров. Добычу растащили по домам, мешками. И не все удосужились даже надежно их спрятать.

Немцы, естественно, стали активно разыскивать налетчиков. И двух из них поймали прямо дома.

К тому же, перепугавшись складывающегося хода событий, один из подпольщиков донес на молодогвардейцев в полицию. (Долгое время предателем считался Виктор Третьякевич, и только в 1959 году была установлена личность настоящего доносчика - Г.Почепцова, сделавшего это совместно со своим тестем).

С 15 по 31 января 1943 года оккупанты частью живыми, частью расстрелянными сбросили в шурф шахты № 5 71 (семьдесят одного) человека, среди которых были как молодогвардейцы, так и члены партийной подпольной организации. 9 февраля в городе Ровеньки в Гремучем лесу были расстреляны Олег Кошевой, Любовь Шевцова, Семён Остапенко, Дмитрий Огурцов, Виктор Субботин. Ещё 4 человека были расстреляны в других районах. Перед смертью всех молодогвардейцев подвергали пыткам и истязаниям.

Довольно скоро после этого, 14 февраля 1943 года, город Краснодон был освобождён Красной Армией.

Расправы в Краснодоне удалось избежать только двенадцати молодогвардейцам, лишь восемь из которых в итоге пережили войну.

В 1941 году Красная Армия сдавала Донбасс немцам тихо, почти без боев и сопротивления. По крайней мере, по словам людей, на основе которых и написаны эти исторические очерки. А обратно отвоевывала каждый город и чуть ли не каждое село с огромными трудностями, преодолевая бешеное сопротивление гитлеровских войск. Некоторые населенные пункты переходили из рук в руки не по одному разу, например, Славянск.

Жизнь в оккупированном Сталино (Донецке), в принципе, была подобной жизни в любом другом оккупированном городе, но имела и свои особенности.

Германские и итальянские войска вошли в Сталино 20 октября 1941 года, а к 15:00 21 октября город были захвачен и оккупирован полностью (как и прилегающая к нему вплотную Макеевка).

Городу сразу же было возвращено его прежнее название - Юзовка (нем. Jusowka). Он был включён в военную зону, подчинённую непосредственно командованию немецкой армии. Вместе с тем, как и во всех других местах зоны оккупации, была организована и гражданская администрация города - Юзовская городская управа, возглавляемая ее председателем (бургомистром).

В оккупированном немцами городе осталось около 400 тысяч горожан (из 500 тыс. довоенных, остальные были эвакуированы, организовано или самостоятельно).

Начался выпуск газеты "Донецкий вестник". Были проведены работы по восстановлению электро- и водоснабжения. Хлеб первоначально выдавался по карточкам и преимущество отдавалось производственным работникам. Часть городских улиц была переименована (им были возвращены прежние названия или присвоены новые, более простые и очевидные - Базарная, Музейная, Николаевская, Садовая, Пожарная, Школьная, Почтовая и т.п.)

Так как для немцев, организаций и местного населения был необходим уголь, была восстановлена (частично) угледобывающую промышленность. В феврале 1942 года в Юзовке уже работали шахты "Ново-Мушкетово", 12 "Наклонная", "Бутовка", 5 бис "Трудовская", 1-2 "Смолянка", 4 "Ливенка", 1 "Щегловка". Продолжались восстановительные работы на старейшей юзовской шахте "Центральная-заводская". Нарастало число работающих на них шахтеров. К примеру, на шахте "Смолянка" в апреле 1942 года по направлению биржи труда работало 203 человека, а в ноябре - 822.

Для "регулирования" образа жизни еврейского населения оккупантами была создана еврейская община, членов которой обязали носить желтые нашивки в виде шестиконечных звезд. На евреев была наложена контрибуция. На территории места Белый Карьер (ныне цирк "Космос") было создано огороженное колючей проволокой еврейское гетто на 5 тыс. человек. 30 апреля 1942 года гетто было ликвидировано, а все его обитатели уничтожены в шурфе (вертикальном стволе) одной из шахт. Туда же сбрасывались и военнопленные, и гражданские лица, схваченные немцами за те или иные "прегрешения".

Незначительное количество жителей еврейской национальности, на свой страх и риск не оправившихся на проживание в гетто, прятались по подвалам и заброшенным чердакам.

На территории Дворца культуры металлургов и прилегающих к нему территориях был создан концлагерь для советских военнопленных, в котором содержалось более 25 тысяч человек. Умирающих в нем хоронили в близлежащем парке.

С оккупацией города была начата подпольно-подрывная деятельность наиболее патриотически настроенных лиц из населения. Подпольщики собирали сведения о движении, составе, вооружении вражеских частей, о планах оккупантов, размещении их штабов и складов, проводили диверсии.

Для борьбы с ними и общего поддержания оккупационного режима в городе действовали карательные отряды, особые команды и группы жандармерии, находящиеся под руководством гестапо.

Была введена система коллективной ответственности. За убийство немецкого военнослужащего расстреливали 100, а за полицейского 10 местных жителей.

Город был освобождён от оккупантов так же быстро, как и сдан в начале периода оккупации, за два неполных дня, в течение 7 - 8 сентября 1943 года. Освобождение осуществлялось силами 6-й армии, в частности, 50 стрелковой дивизии.

Оккупация города продлилась около 700 дней. Численность оставшегося в нем населения составила около 175 тысяч человек (один из трех довоенных).

О конкретных деталях проживания в оккупации, редко описываемых в официальных источниках информации, можно получить представление по воспоминаниям девятилетней беспризорной еврейской девочки Лауры (Лауры Дмитриевны Шовкуненко) . Вот что она рассказывает об этом периоде (с незначительными перестановками и сокращениями):

Я училась во второй школе. Тогда она находилась на Театральном проспекте, ниже кинотеатра Шевченко, в доме, где сейчас аптека
Родителей я потеряла в первые дни оккупации [видимо, в суматохе при облаве на евреев - Ред.], и мне приходилось жить на чердаке этого же дома.
В этом доме, и еще в доме 135 по Пушкинской (сейчас это улица Постышева), до войны жила профессура мединститута, цвет нации [очевидно, имеется ввиду, еврейской - Ред.] Всех тех, кто к приходу фашистов не успел в эвакуацию, переписали, а их вещи разграбили. Помню, на рукавах они еще были вынуждены носить повязки со звездами.

Квартиры уже были открыты нараспашку. Там гулял ветер, ну и все, кому не лень грабили их. Не лень, как оказалось, было многим. И было там, знаете, как в проходном дворе…

Грабили и немцы, но, в основном, свои. Там такое было мародерство! Немцы отбирали драгоценности, которые находились у этих людей, когда уже их забирали окончательно. Люди надеялись, что смогут откупиться и хранили их при себе, в платочках и в мешочках, но у фашистов на счет были свои планы и нормы. До сих пор, когда я вспоминаю, мне становится не по себе, ужасно это! А грабили то, в основном, местные. Ну, и мы [беспризорные дети - Ред.] тоже иногда туда ходили. Брали книги. Тетрадей не было. На чем-то ж нужно было нам писать. Мы тоже хороши, брали у них из библиотек, прекрасные же были библиотеки, и мы брали эти книги, и на них писали, на полях…

Совсем рядом, здесь же, в каре этого дома, находилась фронтовая кухня, там питались немцы, а мы [дети - Ред.] стояли с котелками в очереди. Добирали за ними остатки. Котел был глубокий, я была маленькая, и чтобы достать, меня держали за ноги. Я набирала людям котелки, за это мне полагалось два котелка и плюс то, что у меня оставалось на фуфайке, во что я запачкаюсь в котле, - вот так я добывала себе пищу. Между прочим, очень вкусная каша с изюмом… Свой котелок я отдавала чердаку. Они там ели. И второй мой котелок я тоже отдавала этим людям. А мне хватало облизать фуфайку.

А еще ж… Я зарабатывала! Как? Мы бегали за немцами и собирали окурки. Он бросил окурок, и тут же образуется куча мала, все кидаются за этим окурком. А другие немцы идут и стреляют нам в пятки, эсэсовцы, в основном… [пугали, стреляя в асфальт - Ред.] У них это считалось развлечением, на это и было рассчитано.
Потом мы шли к теткам, торговавшим ряженкой, и совершали натуральный обмен. Мы им давали табак, а они нам - облизать кастрюлю из-под ряженки.

Конечно, были немцы и хорошие, а были и такие, что… Фашисты! Особенно после 42 года, когда их в Сталинграде разнесли, так они, удирая, сюда… И оказались такими завшивленными, весь город был во вшах, когда они приехали. Они такие были злые, просто ужас! Такое слово есть… Осатаневшие! И на нас, на мелкоте, срывали злобу. И стреляли. Ну, мы там бегали везде, мы ж детвора.

Мы ходили, и не раз, к концлагерю, где сейчас "Вечный огонь". И передавали чужим людям, что могли. Но что мы могли передать? Немножко каши. Но от всей души!
А еще в Сталино, не могу сказать, что процветало, но были зафиксированы - и неоднократно - случаи людоедства. Так, они варили холодец из человечины и продавали в проходящих поездах на станции Рутченково. Помню, даже был процесс на Александровке. Их в народе называли: душегубы. Я вот сейчас подумала такое: людоедские режимы порождают людоедов…

Самым страшным было, когда стреляли...
И еще о страшном, очень страшном - о повешенных. Немцы их за всякую провинность, и в частности, за появление в неположенный час на улице, хватали всех подряд и вешали…
И еще было страшно, когда умирали евреи вот с животами, распухшими от голода. Они отекали, у них такие были ноги…

И потом… Этот старый дом… В этом доме был общий, длиной в целую улицу, необъятный, с закоулками чердак. А к этому дому примыкал еще один дом. В общем, если туда забежать, а потом перебегать с чердака на чердак, то тебя никто никогда не поймает. Во время оккупации там находилось очень много народа [евреев - Ред.]. Прятались. Потому что у них такое было положение безвыходное. Но каждый хотел выжить. А как выжить, когда он не может себе пропитание достать? Значит, только подачками…

Возможно, его нынешние жильцы еще не знают - с мощной несмываемой печатью трагедии… Надо ж было с чердака их выбросить, усопших, потому что они тут же начинали разлагаться. Мы разбирали черепицу, а по ночам выдвигали доску такую мощную и налегали всей оравой, сколько там нас было, беспризорной детворы, на эту сторону, а на другую клали тело, - и катапультировали, чтоб как можно дальше приземлилось... Зимой сорок третьего выпал такой снег, что в жизни я ничего подобного не видела: сугробов намело до перил второго этажа. И только по весне их находили, тех покойников. Тела уже успели разложиться. И кто они такие - уже никто не знал и не узнал. Перед "полетом" с них повязки мы, конечно же, снимали, со звездой. Там, на чердаке, в относительной безопасности, они им были ни к чему, повязки. Но евреи находились в таком угнетенном состоянии, вначале затравленные, очумевшие от ужаса, а потом такие потухшие и безучастные и, кажется, в прострации, что многие из них повязок не снимали по инерции.

В разное время на чердаке было человек под тридцать. Молодых там не было…
А фашисты ни разу даже и не заподозрили, что на чердаке там происходит. Наша конспирация их на след евреев не навела и, наверное, спасла не один десяток жизней.
Но однажды немцы туда все-таки пришли. А мы взяли, знаете, карболку? Едкая такая. Обработали ею простынку и повесили у входа на чердак. Нам о немцах сообщили заранее. Они - туда, но мы сказали: "Тиф!". А как они боялись тифа - это что-то! А тифа у нас не было совсем!

Школы были, но не везде. Наша - одна из немногих открытых. С первого класса мы уже изучали немецкий. И учительница у нас была такая сволочь! Почему? Как-то раз приходит ученик и во всеуслышанье: "У нас немцы украли часы". А эта даже закричала на него: "Запомни, немцы - это высшая раса, это очень порядочные люди, и если ты еще такое скажешь! Я тебя в комендатуру сдам!". Класс притих… Мы ее боялись, эту сволочь.

А однажды к нам в школу нагрянули немцы с собаками. Бежал какой-то партизан и забежал как будто бы сюда. Но не нашли. У нас там бабушка была, которая звонок давала, и она вполне могла его спрятать за наваленными досками. В общем, не нашли его собаки"…

В конце оккупации неожиданно нашлись мои родители, и на Девятой, это улица Челюскинцев, дом 92, мы сидели на крыше и вдруг видим: со стороны Макеевки солдаты… И вот эти вот сполохи, мы все видели, и в нас такое чувство… Ликование! Мы помчались к Макеевскому шоссе, там были уже танки, наши танки! Мы на танк взгромоздились. И по Сталино катались, дух захватывало! Да, это было счастье! Мне было девять лет, а запомнила я на всю жизнь…

Семья Великоиваненков, как и все их родственники, находившиеся в оккупации в Донбассе, были или нетрудоспособными (пожилых людей и женщин немцы в расчет не брали) или несовершеннолетними. Поэтому никому из них не пришлось работать "на Германию". Но для себя ведь надо было что-то где-то доставать!
Поэтому все они, включая подростка Ваню, включились в массовую, практически - поголовную, систему самообеспечения и выживания.

Все население оккупированного Донбасса жило или за счет воровства продуктов со складов (разрушенных и заброшенных советских, а также новых немецких), или за счет обмена своих ценных вещей на продукты (чаще всего - в окружающих селах).

Но ценных вещей было немного, а есть надо было каждый день.
К тому же, ценными вещами считались, фактически, только одежда и обувь, особенно, в холодное время года. И еще лекарства, но их почти ни у кого не было. А если у кого и были, то их старались приберечь для себя.

Вот и приходилось очень многим (если не всем) подворовывать.
Товарно-денежные отношения в оккупации были не очень популярными. Советские деньги некоторое время немцами не запрещались, но быстро обесценились. Немецкие власти внедряли вместо них два вида оккупационных денег: специальные банковские билеты для всех оккупированных территорий (независимо от страны) и украинские оккупационные "карбованцы" так называемого "национального банка Украины", расположенного в столице "Рейхскомиссариата Украина" - Ровно. И те, и другие имели курс, в 10 раз превышающий советские рубли. И все равно население пользовалось ими не слишком охотно.

Еще молодая и энергичная Марфа и уже энергичный, шустрый и изворотливый Ваня пытались найти и другие формы заработка. Его можно назвать и спекуляцией, а можно и доставкой товаров в место наивысшего спроса. А находились эти места, порой, за сотни километров от Артемовска.

Марфа паковала в небольшие узелки (по одному стакану) пищевую соль, укладывала их в пару сумок или корзин и отправлялась продавать их, например, в Харьков или Полтаву. Или менять на сало и другие продукты.

Что значит отправлялась? Ведь все эти территории были оккупированы немцами, а никакие пассажирские поезда по оккупированным землям не ходили. А все грузовые поезда (товарняки) возили или немецкие военные грузы, или товары стратегического и военного назначения. И все они были охраняемыми.

Но первые из них (перевозившие танки, пушки, автомобили) охранялись немцами, а вторые (перевозившие уголь, нефть, строительные материалы, металл) охранялись вооруженной охраной из украинских граждан (по своему статусу они приравнивались к работникам полиции, т.н. "полицаям"). И на этих поездах можно было проехать "зайцами" достаточно далеко. На тормозных площадках, на платформах с грузами, или даже на крышах вагонов. Охрана обычно смотрела сквозь пальцы на таких незваных попутчиков. Ведь ими почти всегда были или женщины, или подростки. Иногда они просто принимали определенную "мзду" за проезд.

Иногда беспечность и лояльность проявляли и немецкие охранники военных эшелонов (не все же они были полными идиотами). Только по прибытии на крупные станции они разгоняли с поездов всех посторонних (как будто только что обнаруживали их), а при отправлении на следующий перегон опять делали вид, что не замечают попутчиков. (На самих станциях поезда проверялись еще и станционной охраной).

Но бывали случаи, когда охранники относились к своим обязанностям с полной ответственностью, рьяно, и тогда они пускали в ход огнестрельное оружие, распугивая "зайцев". А иногда и пристреливая кого-нибудь из них. Это определялось характером груза или самого часового.

А бывали ведь такие "путешествия" и в дождливую погоду, и зимой… Просто затаив дыхание, нужно было ездить ночью. Ведь на любой станции действовал еще и комендантский час!

Ваня тоже активно участвовал в такой "коммерции". Возил и соль, и соду, и свечки, и спички (наворованные ранее на складе в своем городе). А на обратном пути обычно вез зерно, крупу или муку, иногда - кусок сала. Набегался он тогда по шпалам, перронам, крышам вагонов, под грозные окрики а то и выстрелы охранников! Но домой являлся, чувствуя себя настоящим кормильцем.

Еще одним оригинальным способом зарабатывания денег у Вани было рисование игральных карт. Они всегда и везде пользовались определенным спросом, а в годы войны их никто не выпускал. Поэтому в его сумке или карманах всегда лежало, как минимум, 2 - 3 десятка их колод. (Сохранил пристрастие к ним Иван Андреевич и на всю оставшуюся жизнь).

Ваня, как уже отмечалось (и как все другие жители Донбасса), в день-два отсутствия в городе властей (перед самым приходом немцев), изрядно помародерствовал в некоторых магазинах и на нескольких складах. Так что бумага (альбомы для рисования) и цветные карандаши для него проблемой не были (и даже наборы красок). А рисовал он быстро и очень хорошо.

Пускался тогда еще подросток Ваня и на откровенные авантюры. Коронной у него тогда была карточная игра в "очко". Играл на интерес, на деньги или продукты. И всегда выигрывал. Иногда просто везло, а чаще всего он просто великолепно "махлевал". И никогда при этом не попадался.

Когда это становилось слишком очевидным, пусть даже и не доказуемым, Ваню жестоко избивали. Но он никогда не бросал это занятие, ни в последствии на войне (играл на спирт и табак), ни в госпиталях (на сахар, табак и мыло), ни после войны (тогда уже он играл только ради развлечения).

Научил он впоследствии всем карточным играм и своего старшего сына, автора этих строк.

Такой образ жизни, постоянное недоедание и переохлаждение, довольно часто вызывали у молодого парнишки рецидивы болезни легких, полученной им по безрассудству еще до войны. Бороться с ними было ой как нелегко! Тогда ведь антибиотиков еще не было! А, тем более, на территории, оккупированной врагом.

Впоследствии Иван Андреевич вообще писал, что он заболел плевритом во время оккупации, после чего лечился более года. Но как уже отмечалось ранее, это не соответствует действительности.

Мотался Ваня обычно по всему Донбассу. Места и без того весьма опасные, а тут еще - война и оккупация. Но зато эти места были ему прекрасно знакомы. Он знал почти каждый город и каждый донецкий городок, как свой родной.

Но иногда, как и мама, ездил он и в дальние поездки. Изредка - вместе с мамой.

Эти свои поездки Ваня предпринимал еще и для того, чтобы избежать принудительного вывоза на работу в Германию. Он старался как можно реже бывать дома, чтобы его там не застали. Тем более, что в самом начале 1943 года прошли слухи, что ход войны поворачивает вспять.

У немцев к тому времени дела на фронте начали складываться совсем плохо, и на "внутреннюю" ситуацию в зоне оккупации они особо сильно внимания уже не обращали. Хотя иногда действовали и наоборот: устраивали облавы на рынках, на площадях, на железнодорожных станциях и в других местах массового скопления людей, и всех подряд, без разбору и документов, загоняли в вагоны и под охраной отправляли в Германию. (Над ними ведь тоже довлел приказ начальства и план!)

Иногда в своих коммерческих поездках Ваня доезжал даже до Запорожья. В богатой на продовольствие области было легче всего выменять или купить сало, крупы или муку.