Глава 15. От "застоя" до "перестройки" (1971 - 1991)

В 1971 году, после окончания Харьковского института инженеров железнодорожного транспорта, я был направлен по распределению на работу в Киев, в Управление Юго-Западной железной дороги.

Поскольку квалифицированных кадров в те времена все еще не хватало, в стране существовал порядок, закрепленный законодательно, согласно которому выпускник любого вуза был обязан первые три года отработать там, куда его пошлют, хоть и во Владивостоке. Ведь его пять лет совершенно бесплатно учило государство!

В порядке компенсации этого неудобства для молодых специалистов были предусмотрены некоторые льготы. Их нельзя было уволить по обычным для всех основаниям (типа прогулов или опозданий), привлечь к уголовной ответственности за случаи производственных аварий и травм, а, главное, их должны были уже на первых порах обеспечить хоть каким-то жильем, например, койко-местом в общежитии, и сразу же поставить их в очередь на получение (в порядке очереди) нормальной квартиры. (Другие работники только для того, чтобы попасть в такую очередь, должны были сначала отработать на предприятии несколько лет, обычно, от пяти до десяти, в зависимости от местных условий).

Но так было, в основном, только на бумаге. Сплошь и рядом никакое жилье не предоставлялось. Молодой работник часто был вынужден снимать квартиру, жить у родственников, знакомых или просто снимать гостиницу (тогда это было еще не слишком уж дорого). А факт не предоставления жилья можно было использовать для законного увольнения с работы и отъезда с места распределения (если это был какой-нибудь Семипалатинск, Целиноград или Воркута), в любое другое.

Но в случаях, аналогичных моему, когда молодой специалист был распределен в престижное место, например, в Киев (пусть даже и на основании собственного выбора за хорошую успеваемость в институте), покидать его никто не собирался, даже если предприятие и не собиралось обеспечивать его никаким жильем.

Еще одной интригой для всех приезжих было то, что на работу нигде не должны были брать людей без прописки по городу или области (это считалось серьезным нарушением закона), а нигде не прописывали без справки с места работы (не говоря уже о фактическом отсутствии того места, к которому можно было пытаться приписываться).

Этот замкнутый круг был специально создан еще сталинским крепостным правом, закрепляющим всех в местах своего рождения. (Жителям сел до войны и еще долго после нее даже и паспортов не выдавали). Так что вырваться из провинции в какой-либо культурно-промышленный центр было очень трудно.

Ребята для этого могли воспользоваться только поступлением в институт (с последующим распределением) или службой в армии (с тем, чтобы остаться в ней на сверхсрочную службу или завербоваться прямо в армии на выполнение какой-нибудь общегосударственной стройки, типа БАМ'а или ВАЗ'а), а девушки - через институт или замужество.

В первый день своего приезда в Киев я, под не прекращающийся ни на минуту грохот проходящих поездов, переночевал в будке стрелочника на вокзале Киев-Пассажирский. А затем направился со своим институтским направлением в управление кадров ЮЗЖД (Юго-Западной железной дороги), по ул.Лысенко, 6, рядом с оперным театром.

Его руководитель (кстати, тоже Иван Иванович) тщательно рассмотрел мой красный диплом, направление и паспорт, и спросил:
- А у Вас есть где жить в Киеве?
- Нет, - честно ответил я.
- Ну, а у нас нет никакого жилья.
- Так что же мне делать с моим направлением и годами учебы, потраченным на получение диплома? - спросил я.
- Юго-Западная очень большая, от Хутора Михайловского (Сумская область) и Гребенки (Полтавская) до Подволочиска (Хмельницкая) и Вапнярки (Николаевская), место работы для Вас найдется, - "успокоил" начальник управления. Есть конкретные и очень перспективные должности в Жмеринке и Шепетовке, не хотели бы поработать там?
- Неужели же я пять лет учился на сплошные пятерки и выбирал в качестве места распределения Киев, чтобы оказаться в Жмеринке? - задал я ему встречный вопрос.

Кадровик еще раз оценивающе посмотрел на меня и сказал:
- Ну ладно, понятно. Не буду скрывать, что мне звонили из ХИИТ'а, просили побеспокоиться о Вас, именно с учетом Ваших заслуг в институте. Есть у меня одно хорошее местечко в Киеве, но без жилья. Если Вы согласны пожить и поработать без прописки, мы Вас туда возьмем. Ну, а вопрос оформления на работу без киевской прописки я возьму на себя.
- Конечно, согласен, спасибо! - обрадовался я.
- Это лаборатория автоматики ЮЗЖД. Там проводится внедрение передовых отечественных изделий, разработка новых видов устройств автоматики. И вообще, там собраны наши самые опытные и квалифицированные специалисты. Вам будет чему у них поучиться.
- Спасибо, - еще раз поблагодарил я. - А где же мне придется ночевать?
- Там, на месте, начальник Вам покажет.
И управляющий кадрами наложил резолюцию на моем направлении:
"Начальнику ШЧ-1. Оформить инженером в ШЛ"
И меня взяли на работу в эту самую ШЛ. Оказалось, что это специфическое, принятое только на железнодорожном транспорте, сокращение, обозначающее Дорожную лабораторию автоматики и связи.

А жилье мне выделили… на колесах, в передвижном вагоне-лаборатории, стоявшем в тупике на одном из удаленных путей станции Киев-Товарный. В мое распоряжение выделили одно из трех его служебных купе. Вагон был подключен и к телефонной сети, и к сети 220 Вольт, так что мне в нем все сразу понравилось.

Периодически вагон направлялся на контрольные или ремонтные поездки по дороге. В таком случае в составе бригады регулировщиков автоматически оказывался и я.

Бывали случаи и аврального выезда на какую-нибудь уделенную станцию или перегон. Засыпаешь в Киеве, а просыпаешься, например, в Коростене. Или, пошел вечером в кино или на футбол, приходишь с свой тупик, а вагона нет. Тогда я звонил маневровому диспетчеру, представлялся и спрашивал, где вагон (номер такой-то). Если он оказывался в Дарнице или Святошино, добирался до него на трамвае или автобусе, а если в Нежине или Бахмаче, - на электричке или в кабине локомотива любого товарного поезда (благо дело, мне выдали специальный служебный билет формы 3-К, по которому я мог бесплатно ездить по всей дороге в любом поезде, в любом направлении, в любом вагоне или локомотиве и любое количество раз).

Параллельно с жизнью в вагоне я снял угол (комнату на двоих) с одним совершенно чужим, но хорошим парнем, водителем троллейбуса, в квартире на Чоколовке, в районе площади Космонавтов. Теперь, когда мой вагон вечером предательски покидал меня в процессе моих вечерних шатаний по городу, я шел ночевать именно на эту квартиру. (Сколько приходилось платить за койку, сейчас уже не помню. Кажется, от 20 до 40 рублей.). А наутро разыскивал свой вагон, сначала по телефону, а затем на поезде или электричке.

И в офисе лаборатории в Киеве, находяшимся на территории вагоно-ремонтного завода в районе вокзала станции Киев-Пасс, и в служебных поездках, я с удовольствием включался в любые работы, осваивая свою специальность практически. Со всеми ладил, довольно быстро зарекомендовал себя в качестве нормального работника.

Три моих первых трудовых месяца пролетели как три дня.
И тут в лабораторию, по месту моей работы, пришла повестка из военкомата.

Мой местный босс мгновенно, за пару дней, решил у своего высокого начальства вопрос о моей формальной прописке в общежитии строительной организации, структурно входящей в ЮЗЖД (НГЧ). С тем, чтобы после демобилизации у меня была возможность вернуться на прежнее место работы, в Киев, не занимаясь больше этой проблемой.

Если бы я за эти три месяца не успел зарекомендовать себя с положительной стороны, то никто бы, конечно, этим заниматься не стал.

Перипетии этого периода жизни заслуживают самостоятельной повести. Но здесь они будут только обозначены пунктиром. В той мере, настолько это связано с жизнью всей нашей семьи.

Сбылись самые худшие мои опасения относительно места службы. Точнее говоря, реалии их гораздо превзошли. Ибо служить мне пришлось на севере Урала, на стыке жидкой местной тайги и тундры, уже недалеко (в нескольких сотнях километров) от Северного полярного круга, к востоку от Соликамска и к северу от Березников.
Это место редко описывается в литературе, даже и в чисто географическом смысле. Не так часто бывают там даже исследователи. Место, характеризующееся сибирскими, практически, якутскими морозами (за минус 50), в сочетании с ветрами, характерными для всего Крайнего Севера бывшего СССР, до нескольких десятков метров в секунду, иногда не позволяющими сделать навстречу ветру и пару шагов.

Служил я на базе, расположенной, условно говоря, в лесу, причем, в совершенно обособленной территориально на несколько десятков километров от штаба полка точке, условно называемой "огневой базой" (официально - группа дивизионов). Так что говорить о каком-то населенном пункте места службы просто не приходится. Почтовый адрес этого места условно привязывался к городам Березники и Соликамск. Но тот, кто живет или бывал на Урале, знает цену всем местным адресам, предназначенным, в первую очередь, не для того, чтобы разыскать адресата, а для того, чтобы сделать это невозможным, дезориентировать и запутать агентов иностранных спецслужб.

Не знаю, по какому принципу и за какие "грехи" в команду, направляемую на службу именно в это место, был отобран я, но все офицеры нашей части служили там исключительно в порядке наказания за те или иные дисциплинарные проступки.

Тридцать градусов там вообще морозом не считались. А вот 40 - 45, в сочетании с ветром, переносить было довольно таки трудно. Но самым тяжелым и неприятным диапазоном температур было 45 - 50 градусов мороза.
А вот ниже пятидесяти, то есть, минус 51 и ниже - было уже спасением.

Почему? Потому что при морозах за пятьдесят на посту можно было находиться в тулупе и ватных рукавицах, а на голову одевать трикотажный шерстяной чулок с прорезью для глаз (как у теперешних спецназовцев). А до пятидесяти службу надо было нести в шинели. (Правда, в карауле разрешался дополнительный, неуставной, свитер. И валенки, по-сибирски называемые пимамы).
Переход (строем) из казармы в столовую и обратно, а также так называемая "вечерняя прогулка" (пеший 10-минутный марш с пением строевых песен), при морозе 52 градуса проводился в шинелях, а при температурах до 50 (хоть и 49) - в гимнастерках(!)
Не знаю, было ли где-нибудь еще такое самодурство.

Температура в казарме зимой почти никогда не достигала плюс 10.
Помимо невероятных холодов и девятимесячной зимы условия службы отягощались плохим подвозом продуктов и их ассортиментом. Молочных продуктов за всю службу я не видел ни разу, а зелень - один раз (на День Победы), когда выдали по одному огурцу на каждый стол (на 10 человек).

Дисциплина в части и в подразделении была жесточайшей. Были здесь, конечно, и неуставные отношения между солдатами и сержантами, но они меркнут по сравнению с тем, что творили офицеры. С другой стороны, без такой дисциплины в тех условиях, люди, наверное, просто не выжили бы.

Суть и содержание самой службы я здесь принципиально и в полной мере упускаю. Все в соответствии с боевыми задачами и уставами.

За время моей службы были у нас в части и случай самоубийства, и случай дезертирства.
Только куда было бежать? И как было преодолеть пешком, по снежным заносам и в пятидесятиградусный мороз несколько десятков километров? (Если иметь ввиду ближайшую железнодорожную станцию).

Но один такой нашелся. Причем, именно в составе караула, в котором я был разводящим.
Когда его спустя пять дней увидели гражданские лица в Соликамске, то сообщили о нем командованию нашей части. И нас всех подняли по тревоге, на "охоту" за эти бедолагой. А ведь он был вооружен, с полным боекомплектом.

В ходе поисков моя группа людей бродила (в буквальном смысле слова), в частности, в какой-то заброшенной шахте. Что там раньше добывали, одному богу известно (вероятно, магниевую руду). Но мы именно бродили, несмотря на сильнейший мороз на поверхности и существенную минусовую температуру под землей. Пятисантиметровый слой воды был покрыт 10 - 15-сантиметровым слоем какой-то легкой, не смачиваемой и не тонущей пыли. Он то и выполняла роль термоизолятора.

В кромешной тьме мы освещали нескончаемые тоннели своими слабенькими электрическими фонариками, в любую минуту ожидая пулю в лоб. Мы ведь шли с фонариками, а беглец сидел, затаившись в полной темноте.
К счастью, он просто вышел навстречу, протянул опущенный карабин и сдался.

В радикально противоположных условиях я оказался, когда летом наша часть выезжала на полигон в Казахстан. Каменистая пустыня в нескольких сотнях километров к западу от озера Балхаш напоминала Австралию. Там было далеко за 40. Только теперь уже - жары.

* * * * * * *

Еще в поезде, который вез меня на службу, я для себя решил, что буду служить так, чтобы не дать никому ни малейшего повода для того, чтобы меня наказывали. Пусть даже и ценой любых унижений в первый период службы. Несмотря на то, что я к моменту призыва был уже на пять лет старше основной массы призывников (за счет службы после института). И это мне удалось.

Так как в моем институте не было военной кафедры, мне пришлось служить рядовым. Правда, всего в течение одного года.

Особых издевательств надо мной, великовозрастным "салагой", не было даже и в первые дни службы. Возможно свою роль сыграл и мой настрой служить по-настоящему.

В армии есть такое понятие - "понять службу". Оно довольно емкое, но в самом кратком изложении сводится к четкому и безропотному выполнению всех команд (правильных и "неправильных", без рассуждений), исключению каких-либо самооправданий (будь ты хоть трижды прав) и умению держать язык за зубами, в том числе (и особенно), в ситуациях, когда нужно покрыть своего в чем-то провинившегося сослуживца. Даже когда об этом расспрашивает командир, и даже если он точно знает о том, что тебе есть что сказать.
Ну, и, плюс ко всему, в качестве основы, базы, к пониманию службы относится осознанное достижение требуемой физической и строевой подготовки, а также овладение той военной специальностью, которой тебя учат.

Благодаря наставнику карантина сержанту К-ову, я почти сразу "понял" эти азы службы, и в дальнейшем практически неукоснительно их придерживался. И старослужащие (уже в дивизионе) так же быстро это заметили. Вот почему меня практически совсем не коснулись разные неформальные армейские ритуалы (например, внутриказарменная "присяга").

Не ставили меня в унизительные ситуации и офицеры (например, с требованиями доносов на провинившихся в чем то сослуживцев). Правда, в подразделении был такой высокий уровень дисциплины (в т.ч., самодисциплины), что это и не требовалось.

На отдельные случаи умеренного употребления алкоголя все закрывали глаза. При таких морозах это было просто неизбежным.

Как и все солдаты нашей части, я охотно делился с товарищами по оружию содержимым продовольственных посылок, которые периодически, примерно один раз в два месяца, присылали родители (а иногда - и другие близкие люди). В письмах к ним я просил всегда вкладывать в посылку "запрещенную" бутылку водки (ее с благодарностью изымал проверяющий содержимое посылок старшина; если бутылок оказывалось две, вторую он "не замечал"), два - три десятка пачек сигарет (хотя сам вообще не курил) - для угощения сослуживцев, и некоторое количество сладостей - печенья и конфет (в свою тумбочку я откладывал символическое их количество, на один - два дня, а все остальное, включая и всегда имевшееся в посылке сало, с благодарностью съедалось всем личным составом отделения за один раз).
Так поступали и все другие воины, получавшие посылки из дому.

Командование меня ценило. Спустя уже несколько месяцев службы, я получил сразу две "лычки", то есть, звание младшего сержанта (перешагнув через звание ефрейтора), еще через несколько месяцев - третью (обычного сержанта).

За весь срок службы я так и не получил ни одного наряда вне очереди. Это просто неслыханное дело, так как "наградить" им мог любой сержант (даже не из своего отделения), старшина или офицер, в любой момент, по любому поводу (не застегнута пуговица, ослаблен ремень, не вовремя подшитый воротничок, не четко повторенная команда или не достаточно громко произнесенные слова "Так точно!" или "Есть!", плохая строевая подготовка, "плохо" заправленная кровать и много других). А вот ко мне так ни разу и не придрались. Хотя, конечно, были иногда такие моменты, когда это было возможно. Но, все же, на практике этого так и не случилось.

Мое имя было записано в почетную книгу полка, меня фотографировали на фоне развернутого знамени части. Это считались очень весомыми формами поощрения. За хорошую службу мне было присвоено звание "Отличник Вооруженных Сил СССР". Мне был предоставлен также 10-дневный отпуск на родину (во время которого я практически случайно встретил в Киеве, возле КПИ, свою сестру Людмилу, тогда еще только абитуриентку).

Так, может, таки прав был отец, когда порол меня в детстве ремнем по любому поводу? Зато армия прошла на "ура"!

Но самой весомой для меня на тот момент времени оценкой была выданная мне парторганизацией части рекомендация для вступления в партию (в противовес ситуации "на гражданке", когда я ее так и не получил, хотя не раз пытался; ведь доступ к "кормушке" перекрывался уже на уровне районного партийного руководства), с такой позитивной характеристикой, что и цитировать ее не удобно (и которой в дальнейшем я так и не воспользовался). Были и благодарственные письма родителям, такого же типа, как и в свое время из института.

И так же безжалостно уничтоженные ими в период отречения от меня после неугодной им моей женитьбы. Об этом - далее.

Несмотря на крайне тяжелые условия службы, этот период жизни оставил в моей памяти и ряд весьма позитивных эмоций. Я вполне удачно перенес все выпавшие на мою долю испытания, повидал места, в которые я просто так ни за что не поехал бы (да и не попал бы). Физически ощутил свою нужность и полезность стране, которую я тогда представлял и защищал, находясь на постоянном боевом дежурстве. Поэтому не без доли разочарования узнал, что руководство страны - правопреемника СССР, осознав бессмысленность непрерывного ожидания удара "вероятного противника" через Северный ледовитый океан, ликвидировало (демонтировало и забросило) военную базу, на которой я служил в 1971-72 гг. А невесть откуда взявшееся местное население растащило ее остатки на строительные материалы для своих домов и дачных построек. Оставшееся представляет весьма жалкую (если не жуткую) картину:

После моей демобилизации (в ноябре 1972 года) я вернулся на прежнее место работы. Меня там ждали, причем, даже зарезервировали для меня место в выстроенным за время моего отсутствия новом общежитии по улице Глинки, в районе рыбкомбината (возле аэропорта Жуляны). Там я и поселился. В комнату, в которой уже проживал некто Владимир Лисиненко, впоследствии - мой очень близкий друг, и еще двое парней.

Практически вслед за мной на работе в лаборатории автоматики ЮЗЖД появился мой бывший соученик по институту Виталий Захаров. Хотя в вузе он звезд с неба не хватал, а как коренной харьковчанин мог (при старании) распределиться в Харьков, на Южную железную дорогу. Какие именно рычаги двигали его дальнейшей судьбой, можно только догадываться. Но сделать это вполне возможно, если учесть, что его мать была заведующей терапевтическим отделением самой большой больницы Харькова, а отец, отставной военный в чине полковника, - заместителем директора одного из закрытых харьковских НИИ, часть сотрудников которого "совершенно случайно" имели фамилии, совпадающие с фамилиями видных членов Политбюро ЦК КПСС того времени (в частности, председателя ВС СССР Подгорного).

На работу Виталия приняли в нашу лабораторию, а вопрос его поселения и прописки в Киеве решил сам Брежнев. Нет, не сам Генсек КПСС, конечно, а "всего лишь" его племянник, работавший в то время в Киеве начальником треста "Югозападтрансстрой" (ЮЗТС).

Жилплощадью Виталия стала комната в общежитии треста, в которую его подселили в качестве второго жильца к ранее проживавшему там инженеру-проектировщику, сыну грека-эмигранта, коммуниста, выехавшего из своей страны во время правления в ней так называемого режима черных полковников. (Ситуация была совершенно аналогичной той, когда из Испании, управляемой "диктатором Франко", в СССР хлынула волна эмигрантов-коммунистов, которые тогда массово поселялись в Москве).

Имя молодого грека было Стелианос Конданиколос.

Стэлл (как он, став взрослым и самостоятельным, стал называть себя на американский манер) был не только проектировщиком, но и талантливым музыкантом. Он имел очень хорошую 12-струнную электрогитару и две шикарных акустических бузуки (струнный греческий национальный инструмент типа мандолины), самостоятельно превращенных им в электрические, путем установки на них датчиков-звукоснимателей от электрогитар. Стелианос сам прекрасно играл и пел, а кроме того, создал в Киеве группу таких же, как и он, греков-музыкантов, имевшую в своем репертуаре очень много народных мелодий, а также песен современных (на ту пору) греческих композиторов, самым известным среди которых был Микис Теодоракис (со своим мировым хитом "Сиртаки").
Одно время эта группа ("Бузуки") была очень популярной в Киеве, и ее охотно приглашали на вечеринки в разные организации (как теперь принято говорить, на корпоративы).

За несколько дней до праздника 8 марта 1973 года такую танцевальную вечеринку устраивал, среди прочих, и Киевский НИКТИ ГХ (институт городского хозяйства). И в качестве музыкантов на нее была приглашена как раз группа Стелианоса.

Дело было в пятницу, 5-го или 6-го марта. Как раз в этот день, поздно вечером, мы с Виталием собирались съездить на выходные в Харьков. Он хотел ближе познакомить меня со своими родителями. (Точнее говоря, более близко со мной хотели познакомиться именно они, чтобы у их сына в чужом городе был надежный друг-опекун). Собирались мы встретиться и с рядом институтских друзей

Со Стелианосом к тому моменту я уже был знаком лично, так как иногда заходил в гости к Виталию. Он знал, что мы оба меломаны, поэтому не раз играл нам прямо у себя в комнате. Но ему хотелось показать в деле всю свою группу, поэтому он и пригласил нас вместе с собой на музыкальный вечер в институт городского хозяйства. Мол, послушаете немного, а потом успеете еще и на свой поезд.

Чтобы у хозяев не возникло вопросов по поводу нас с Виталием, мы были внесены в список в качестве вспомогательного технического персонала группы.

Когда мы затянули аппаратуру в актовый зал института, приспособленный на этот раз для праздничной танцевальной вечеринки, то сразу были поражены огромной диспропорцией сотрудников по половому признаку. Женщин там было, пожалуй, больше сотни, а мужчин - вряд ли больше пяти человек. Ну, и еще плюс музыканты и мы с Виталием.

С одной стороны, это было интересно и перспективно, но с другой - страшно. Потому что уже и тогда в больших женских коллективах всегда находилось некоторое количество особо активных дамочек, способных действовать напролом.

Виталий тут же предложил смыться, во избежание осложнений. Но я и Стелианос воспротивились этому, напомнив ему о цели нашего совместного визита - послушать, наконец, музыку в исполнении этой довольно необычной группы.

Когда звуко-техническая аппаратура была установлена, а инструменты настроены, Стелианос через микрофон обратился к собравшимся со словами:
- Дорогие женщины! Наша группа поздравляет вас всех с международным женским днем! Желаем вам любви и счастья! А сегодня - весело и интересно провести музыкальный вечер вместе с нами. Поскольку в зале собрались, в основном, именно вы, лучшие представительницы лучшей половины человеческого рода, и дожидаться приглашений мужчин вам, очевидно, пришлось бы довольно долго, я объявляю все танцы "белыми"! Дамы приглашают кавалеров и друг друга!

Мы с Виталием с ужасом переглянулись и незаметно погрозили Стеллу кулаками.

И едва только успели прозвучать первые музыкальные аккорды, как к нам наперегонки, чуть ли не сметая друг друга, рванула целая группа тех самых активных девушек. И каждый из нас сразу оказался в чьих-то объятиях. (То же самое случилось и с немногочисленными мужчинами из числа сотрудников института).
Когда первая песня отзвучала, девушки и не подумали отходить от нас. Но их активно оттеснили другие, решительно прихватившие нас уже в начале следующей мелодии.

Были ли эти женщины интересными и привлекательными, сейчас трудно сказать, Потому что в тот момент я думал не об этом, а уже о том, чем все это может закончиться и как мы попадем на вечерний поезд Киев - Харьков.

Незаметно посматривая по сторонам, я обратил внимание на то, что один мужчина в зале, все-таки, был никем из девушек не приглашен. Неуверенной походкой он слонялся с одного конца зала в другой, и все от него шарахались. Потому что он был пьян и с трудом держался на ногах.

Он задержался у группы женщин, среди которых одна очень выделялась своей молодостью, красотой, стройностью и сдержанной грациозностью. Именно к этой девушке и начал "клеиться" пьяный мужчина, очевидно, безуспешно пытаясь пригласить ее на танец. Она ловко уклонялась от назойливого приставалы, не глядя, делала пару шагов в сторону, продолжая свой разговор с подругами-сотрудницами. Но он не оставлял своих попыток.
- Леня, оставьте нас в покое! - говорили ему все девушки. - Разве Вы не слышали, что все танцы "белые"? Пойдите-ка, лучше отдохните, - советовали они ему. Но он их как бы и не слышал.

И я решил вмешаться. В первой же музыкальной паузе подошел к этой группе, и глядя в лицо совсем юной, непонятно, как оказавшейся здесь девчонки, спросил:
- Может, Вы потанцуете со мной?
Бросив на меня мимолетный взгляд, она кивнула. Я увел ее на середину зала, не обращая внимания на недовольные реплики оставленного ни с чем изрядно выпившего "кавалера".
- Как для меня, так танец "белый", а как с посторонним танцевать, так всегда пожалуйста? - жалобно скулил он.
Но никто уже не обращал внимания на него.

Моя партнерша вблизи оказалась еще лучше, чем показалась мне сначала.
Вытянутый овал лица с ярко-синими (как мне тогда показалось) глазами, аккуратные приподнятые бровки, аккуратный прямой носик, нежные и выразительные губки. Волосы - коричневые, слегка вьющиеся, средней длины, уложенные в немного асимметричную прическу и зафиксированные какой-то заколкой. Все это просто ласкало взгляд.

Одета девушка была в брючный комплект с какой-то блузочкой (кажется, голубого цвета), на которую сверху была наброшена красивая, удлиненная коричневая трикотажная кофта, выгодно подчеркивающая компактную фигурку моей напарницы во всех местах, предусмотренных природой.

Она была невысокой, но голову держала очень гордо и уверенно.
Танцевала же она просто на удивление легко, как бы наперед чувствуя каждое мое следующее движение.
Я был от нее просто в восторге.

Музыка закончилась, но мы не разбежались, а когда началась следующая, продолжили танцевать.
- Может, познакомимся? - не то спросил, не то предложил я.
Она слегка снизала плечами и изобразила на лице соответствующее выражение.
- Я и сам не люблю знакомств, потому что приходится называть свое имя, которое я очень не люблю. Хотя вообще меня чаще всего называют Ваней, - представился я.
- Яна, - без каких либо эмоций ответила моя партнерша.
- И что же Вы здесь делаете, Яна? Не на сегодняшнем вечере, а вообще в этом здании?
- Как что? Работаю инженером-экономистом.

"Ну надо же молоть такую чушь!" подумал я.
- Как это инженером? Для этого ведь надо, как минимум, институт закончить! - почти возмутился я. А Вы же еще совсем юная!
Яна едва заметно, но понимающе улыбнулась, и спросила:
- А как Вам показалось, сколько мне лет?
- Восемнадцать - это как максимум. А вообще Вы выглядите, как школьница выпускного класса.

Девушка понимающе улыбнулась и уточнила:
- На самом деле, немного больше, чем Вам показалось.
Мне не верилось, но спорить я не стал.

Потанцевали еще один - два танца, по ходу которых я рассказал, что знал, о греческих музыкантах и о том, что вечером мне надо еще попасть на поезд.
- Да и мне пора уже уходить, - сказала девушка.
- Так может, я Вас провожу? - без особой надежды спросил я.
- Если у Вас есть желание и время, - пожалуйста, - ответила она. - Только я живу очень далеко, на Лесном массиве.

Я посмотрел на часы и понял, что съездить на Лесной и обратно времени уже нет. Или в самый притык. Но упускать такую девушку мне совсем не хотелось.
- Так едем? - спросил я с утвердительной интонацией

Виталию я успел шепнуть, что если я не успею на поезд, то чтобы он не переживал.

На улице Курчатова мы с моей новой знакомой оказались минут через 50.
- Вот здесь я и живу, в квартире 225. Только подниматься в нее мы не будем, - сообщила девушка.

В те времена поцелуи в первый вечер знакомства были не приняты, даже символические, в щечку, поэтому мы расставались в подъезде, просто глядя друг на друга.
- Мы еще встретимся? - спросил я.

Девушка явно находилась во внутренней борьбе сама с собой, но потом решилась, вырвала из блокнотика листочек бумаги, записала несколько цифр и протянула бумажку мне.
- Если захотите, позвоните, это мой рабочий номер. Только спрашивайте Галю Дубчак.

Только в эту минуту я узнал настоящее имя своей новой знакомой.
Не помню уж, на каком транспорте я летел на вокзал, но в свой вагон вскочил только тогда, когда поезд уже тронулся.

Как объяснила мне Галя позже, не своим именем она представилась только потому, что в первый момент совершенно не собиралась развивать знакомство со мной и, тем более, встречаться.

После возвращения из Харькова я попытался сразу же установить контакт со своей новой знакомой. Звонил по данному мне ею телефонному номеру (рабочему), но трубку всегда брала не она сама, а ее сослуживцы. А они всегда отвечали: "Она в командировке", "Она у начальника", "Она еще не вернулась после обеда", "Ее сегодня нет" и т. д.

В тот период у Гали был один из пиков ее популярности у мужчин, с некоторыми из которых она встречалась, а от большинства других просто отбивалась (иногда - чуть ли не в буквальном смысле слова). Поэтому все сотрудницы, по ее просьбе, и давали такие ответы по телефону.

Тогда я стал поджидать Галю в конце работы на выходе из здания ее института. Но она всегда выходила в сопровождении еще нескольких сотрудниц, и я просто не знал, как повести себя в этой ситуации. Несколько раз плелся на расстоянии 20 - 30 метров позади этой группы, которая имела привычку после работы совершать довольно длинные пешеходные прогулки. Спускались по ул.Урицкого, проходили под железной дорогой, шли по улице Толстого до нижнего входа в ботанический сад, проходили через него, а потом уже по бульвару Шевченко опускались на Бессарабскую площадь и выходили на Крещатик.

По пути девушки обязательно заходили в какую-нибудь кафешку поболтать (мало им было рабочего времени для этого!), перекусить или попить кофе с пирожными. И я, чтобы остаться незамеченным, просто проходил мимо. А когда они доходили до самого Крещатика, то там они обычно заходили еще и в какие-то магазины или просто терялись в многочисленной толпе. Чтобы не терять их из виду, надо было приблизиться к ним метров на пять. Но при этом был слишком велик риск быть разоблаченным, а я почему-то очень этого боялся.

Тогда я попытался установить письменный контакт с Галей. Написал ей письмо, достаточно очевидно демонстрирующее мое желание встречаться с ней, отвез его на Лесной массив и бросил непосредственно в почтовый ящик квартиры, до которой я ее провожал в самый первый раз.
Никакого ответа на это мое письмо не последовало, и я прекратил попытки встреч.

Как оказалось позже, Галя на Лесном массиве жила только в холодное время года, в квартире брата, а с наступлением тепла перебралась к своим родителям, в Чубинку (под Борисполем). А ее брат в это время подолгу задерживался на работе, часто бывал в длительных командировках, и поэтому то ли вообще не обнаружил моего письма в ящике, то ли не придал ему никакого особого значения (зная о наличии многочисленных поклонников у Гали, в том числе, и у него на работе, на киностудии научно-популярных фильмов, где он в то время работал заместителем директора).

Лето и осень прошли таким же образом, как и до нашего с Галей мимолетного (с ее точки зрения) знакомства. Но я никак не мог выбросить ее из головы.

Летом 1973 года я впервые в жизни побывал на море. В Крыму, в Алуште. Был поражен непривычной прозрачностью (по сравнению с речками и прудами) морской воды.

Ближе к Новому 1974 году я почувствовал непреодолимое желание во что бы то ни стало снова встретиться с Галей. И заявился к ней на работу, прямо в рабочее время, в присутствии всех сотрудниц. Застал. И это возымело действие (сотрудницы явно одобрили мою кандидатуру).

С того момента мы стали регулярно встречаться на свиданиях (благо дело, Галя осенью снова перебралась в Киев, сняв комнату у одной из своих сотрудниц). И чем дальше, тем чаще, уже почти ежедневно. Ходили в кино, рестораны, в Дворец спорта. В холод перебежками "гуляли", отогреваясь, по магазинам.

Параллельно Галя потихоньку отсекала своих прежних поклонников (один из которых, Виталий Г., любивший Галю особенно сильно, пытался бороться за нее до самой нашей свадьбы).

Новый год мы встречали еще поотдельности, каждый в семье своих родителей, но сразу после него я заявился к родителям Гали и сообщил, что намерен добиваться ее руки. Они были не против, но решение оставили за Галей.

19 февраля 1974 года мы с Галей побывали в "шоколадном" доме по улице Садовой, рядом со зданием Кабинета Министров (тогда - Совмина УССР), в котором располагался в те времена центральный Дворец бракосочетаний Киева, и подали заявления о вступлении в брак.

По существовавшему тогда порядку нам полагался месяц испытательного срока. Но очередь на регистрацию была гораздо большей, почти до самого лета.

Свободной оказалась только одна суббота - 13 апреля. Из-за суеверных опасений на эту дату заявлений почти не было. Но мы с Галей только порадовались этому обстоятельству, ведь к тому моменту наша любовь была уже взаимной и очень сильной. Лучше сказать по-украински: "кохання було несамовитим, до нестями". И мы с радостью согласились на эту "страшную" дату.

Получили талоны для приобретения в салоне новобрачных остродефицитных в то время свадебных товаров: ткани или костюма, свадебного платья, фаты, белой рубашки, нормального галстука, обуви. Правда, из-за их относительной дороговизны, от некоторых из этих "дефицитов" мы были вынуждены отказаться.

После этого начали подготовку к самой свадьбе.

Семейство Гали было вполне удовлетворено таким ходом событий, Родители даже предложили мне на правах официального жениха перебраться жить к ним. Что я почти сразу же и сделал.

Одновременно я сообщил о предстоящей женитьбе и своим родителям. Для этого специально съездил к ним на Полтавщину. Тогда они жили еще в Ромодане. Подробно рассказал о Гале, о ее семье, специальности и работе. О том, как мы познакомились и как полюбили друг друга. Показал ее фото.

Не скрыл и того обстоятельства, что она была на несколько лет старше меня.

А это, как оказалось, надо было просто скрыть. Как всю жизнь родители скрывали от нас, их детей, обстоятельства своего знакомства и подробности взаимоотношений до брака.

Родителей устраивало в моем рассказе о Гале все, кроме информации о возрасте. Они нахмурились, интерес ко всем другим подробностям у них сразу пропал.

Я доказывал родителям, что для нас с Галей это не имеет никакого значения, потому что мы любим друг друга. И потому что Галя прекрасно выглядит, намного моложе своих лет и меня самого.

Но они уже не хотели слушать ни о характере моей избранницы, ни о ее работе, ни об увлеченности ее разными видами рукоделия, ни о ее начитанности, ни о занятиях в танцевальном кружке и театральной студии (а ведь Галя выступала в свое время даже в Кремлевском Дворце съездов!), ни о ее семье.

- Тебе жить, тебе и выбирать, - со вздохом сказала мама, - но фактор возраста имеет чрезвычайно важное значение. Жена не должна быть старше мужа.

Думаю, что если бы обнаружился другой неподходящий "фактор", главным стал бы именно он. Например, развод, ребенок, отсутствие высшего образования. Или любой иной.

Уезжал я с напутствием еще раз все тщательно обдумать и взвесить.

А примерно через месяц я получил письмо от родителей. Из него я узнал, что "потерял всякий здравый смысл", а моя "краля", прошедшая "Крым, Рим и медные трубы", - всякий стыд и совесть. Раз решила меня "окрутить", воспользоваться моей неопытностью и сесть мне на голову. Что эта наша затея "дурацкая", и что она их очень огорчает. И что мы должны отказаться от своего плана, и что если я их не послушаюсь, они от меня навсегда откажутся. А "на цю кумедію" (нашу свадьбу) они ни за что не приедут.

И это написали те, которые сами женились без благословения родителей (за исключением матери невесты, а, в силу обстоятельств, - даже и без ведома отцов новобрачных), без присутствия на свадьбе хотя бы одного из родителей жениха, при наличии таких серьезных отрицательных факторов для свадьбы, как инвалидность и полная финансовая несостоятельность жениха, и, наконец, отсутствия на тот момент взаимной любви(!) молодоженов.

Но я уже чувствовал себя самостоятельным и вполне зрелым человеком. С образованием, работой, перспективой дальнейшего роста и получения жилья. Со своим умом, наконец. И отказываться от своего счастья из-за необоснованного мнения людей, которые ни разу не видели моей избранницы и не перемолвились с ней ни единым словом, не стал. Не приедете, так не приедете. Свадьба состоится и без вас, а вот вы себя сразу покажите со своей не самой лучшей стороны.
Я не стал ни убеждать, ни уговаривать, ни упрашивать. Нет, так нет.

Моим свидетелем (другом жениха) стал самый душевный парень из нашего института и мой большой, настоящий друг, Анатолий Куколев. Для исполнения этой ответственной роли ему пришлось приехать из Белгорода (небольшой областной город России, сразу за Харьковым).
Подружкой невесты (и официальной свидетельницей) стала давнишняя и настоящая подруга Гали - Томочка Дунайская.

На церемонию росписи явились многие родственники Гали, ее многочисленные сотрудники (сбросившиеся, кстати, на невиданный по тем временам от чужих людей подарок - золотой кулон на золотой же цепочке), а с моей стороны - сестра Людмила и довольно неожиданно появившиеся представители моего трудового коллектива. (Неожиданно, потому что из-за позиции моих родителей я не стал афишировать свою женитьбу у себя на работе. Чтобы не позорить ни себя, ни отца с матерью). Были и мои недавно появившиеся друзья по рабочему общежитию.

Роспись прошла штатно, без неожиданных сюрпризов. Но за окном в это время разыгралась настоящая стихия: налетел ветер, едва не ломающий деревья, и повалил снег (хотя до того уже недели две стояла просто таки жаркая погода), таки обломавший огромное количество веток на каштанах с уже распустившимися листьями (рано, как никогда).

В свадебном зале, тем не менее, все продолжалось, как и положено, торжественно, чинно и спокойно.

С фотографированием у нас вышел небольшой сбой. От официального фотографа мы отказались (кажется, из соображений экономии), а наш доморощенный полупрофессионал Александр Дубчак (родной брат Гали), пытавшийся все сделать наилучшим образом и прихвативший для этого с киностудии несколько метров супердефицитной пленки "Кодак", невольно подвел нас, потому что пленка эта оказалась не просто зернистой, а очень зернистой и дополнительно содержащей в эмульсии крупинки чего-то совершенно постороннего. Поэтому фотографии получились совсем не того качества, которое ожидалось.

Расписались (мы и наши свидетели), обменялись кольцами, выпили шампанского.

А многое из того, что произошло потом, было явным свидетельством нашей бедности и следствием бойкота свадьбы (в т.ч., финансового) со стороны моих родителей.

В день росписи никакого торжественного застолья вообще не состоялось. Празднично оформленного кортежа автомобилей у нас тоже не было. Я лично ловил на улице такси (в сумасшедшую непогоду!) и отправлял гостей… по домам, правда, приглашая многих на следующий день на праздничный обед, который устраивали нам родители Гали, у себя дома и за свой счет.

Иногородний Толик уехал с одним их моих друзей (Лешей) в наше общежитие и ночевал там на моей кровати.

Нам, молодоженам, для нормальной первой брачной ночи, свою квартиру уступили Саша и Люда Дубчаки (ту самую, на Лесном массиве). И там мы с Галей ее и провели, только вдвоем, в довольно романтическом настроении, подкрепленном шампанским и видом моего свадебного костюма (сшитого, кстати, у лучшего в то время портного Киева - Беленко) и свадебного платья Гали (которое Галя сшила сама) с фатой. Немного выпивали, слушали музыку, посматривали на телеэкран и любовались свидетельством о бракосочетании, в обложке с неожиданной в те времена желто-голубой(!) тесемкой-закладкой.

Я вспоминал тогда своего еще школьного друга Колю Оверко, который довольно спонтанно, но по большой любви, женился, вообще не успев(!) предупредить ни тех, ни других родителей. Дело было в Харькове, когда я уже был "богатым" (именная стипендия, регулярная финансовая поддержка родителей и дедушки с бабушкой, полставки лаборанта, всего - 130 рублей в месяц, бешеные по тем временам деньги!), а он - еще только начинающим студентом. Денег у него с огромным трудом хватило только на самые скромные кольца и бутылку шампанского. Я же, как близкий друг жениха, купил фату для его невесты (Тани Литвиненко). Свадебного платья у нее не было, а вот фата - была!

На следующий день гости собрались таки за праздничный стол, по тем временам накрытый просто шикарно. За стол (и за родителей Гали) было не стыдно. А вот отсутствие моих родителей замечалось именно по тому, что о них никто подчеркнуто даже не вспоминал.

По ходу дела вспыхнула большая любовь между Толиком и Люсей, сестрой Гали. Они тогда тоже едва не поженились. Развитию отношений помешали родители (опять родители!) Толика. Они не могли понять (и простить) Люсе ее приезд к ним в гости, без их приглашения. А у него, в отличие от меня, не хватило силы воли для самостоятельного мужского поступка.

Официально он приезжал в гости к Люде, учившейся тогда на 3-м или 4-м курсе КПИ. Но побывал и у нас с Галей (то есть, у Галиных родителей), Люда его привозила, потому что тогда он очень нуждался во мне и скучал за мной. А с самой Людой у нас тогда были хорошие отношения, она позиции родителей об отказе от общения с нами не разделяла.

В обратный путь я провожал Сашу на поезде до самой Гребенки.На работу и с работы мы с Галей теперь ездили вместе, электричкой. Время пролетало незаметно.
Когда были свободные места, мы садились рядом или напротив, и я вполголоса читал вслух интересные книги или литературные журналы. Галя слушала, а многие рядом сидящие пассажиры прислушивались.

Так продолжалось до осени 1975 года.

В 1974 году в семье Ковалей, моих предков по материнской линии, случилось большое горе - после длительной болезни умерла моя родная бабушка Анна Сидоровна. А мои родители, занимавшие позицию категорического бойкота моей семьи и меня лично, даже не известили меня об этом.

(Фото раскрывается)

Интересно, по какому праву они решили за меня, должен ли я проводить в последний путь столь близкого и родного мне человека? В данном случае, они явно перешли черту, разделяющую разумное поведение от его противоположности.

Весной 1975 года у нас был еще один (и гораздо более комфортабельный) "медовый" месяц. Саша (Дубчак) с семьей уехал в командировку (которые он довольно часто превращал в отпускные поездки для родственников), кажется, в Крым, а нас с Галей попросил "посторожить" его квартиру (о которой здесь уже и до этого было сказано довольно много).

И мы "сторожили", почти целый месяц (с начала апреля).

Из несемейных дел помню, что в этот период динамовцы Киева выиграли свой первый Суперкубок, разгромив в финале очень сильный в те времена венгерский "Ференцварош" (3 - 0).

Как оказалось немногопозже, в результате усиленного несения охраны квартиры Галечка оказалась "немножко" беременной. Окончательно это выяснилось в середине мая.

Первой нашей реакцией на новую ситуацию был небольшой испуг. Я подумал, в первую очередь, о том, что нам и так, по существу, жить негде, а теперь…

А Галя подумала о том, не рановато ли(!?) это с нами произошло. И с нею лично. (В 32 года, между прочим).
Но мы тут же отбросили мгновенное замешательство, как только представили, что у нас может появиться наше маленькое чудо. И стали жить в радостном и совсем не тревожном ожидании.

Когда меня брали на работу, как молодого специалиста, то сразу (именно по причине этого статуса) поставили на квартирную очередь. Галя же стать на очередь в своем научно-исследовательском институте не могла, так как до знакомства со мной проработала в нем "только" шесть лет, и не в качестве молодого специалиста (она туда попала не по распределению вуза). Да и вообще на очередь ставили только одного члена семьи (в качестве обязательного документа для этого требовалась справка с места работы супруга, что тот не стоит на такой же очереди на своей работе).

Правда, когда меня ставили на очередь, то предупредили, что подойдет она не ранее, чем через 10 - 15 лет (я был в конце четвертого десятка, а квартир предприятие получало две - три в год, и только иногда - 4).

Но вот осенью 1975 года одна семья с нашей работы получила новую двухкомнатную квартиру (правда, не в Киеве, а в Боярке), освободив прежнюю. Это была крошечная комнатенка площадью 8 (восемь) квадратных метров в коммунальной 4-комнатной квартире, в которой проживали три семьи. В районе Дарницкого вокзала, по улице Ильича, в одной из двухэтажек, в свое время выстроенных военнопленными немцами.

И во всей нашей очереди, среди претендентов, находившихся в ней выше меня, не нашлось желающих ее занять. Точнее говоря, одиноким у нас квартир вообще не давали (живи себе в общежитии и радуйся!), а никого из семейных на восемь метров прописать было нельзя, потому что у всех их было уже по одному - два ребенка.

И комнатенку предложили мне. При условии, что я сумею добиться у властей права (или разрешения) прописаться в нее вдвоем. Ордер на поселение, в конце-концов, должен был давать Дарницкий райисполком.

Начались мои походы по разным организациям и комиссиям. В районе, а затем и в городе. Везде принимали только после посещения и отказа в предыдущей инстанции. И никто не хотел взять на себя ответственность за нарушение санитарной нормы жилплощади для прописки - 13,5 квадратных метров на человека.

И это при том, что в очередь на получение нового жилья можно было попасть только тем семьям, у которых имеющаяся жилплощадь не ПРЕВЫШАЛА 5 (пяти) квадратных метров на человека. (Вот она, истинная цена введенной незадолго перед этим "санитарной" нормы!)

Вопрос казался неразрешимым. Но в горисполкоме один чиновник тихо подсказал мне:
- Вы знаете, кто у нас в стране всем руководит, все разрешает и запрещает?
- Партия? - переспросил я, заранее зная ответ.
- Она самая, дорогой!
- И с какого уровня надо начинать?
- Думаю, горкома будет достаточно.

Я собрал все свои (и Галины) документы, все ранее полученные отказы во всех органах власти, и пошел в горком, который тогда размещался в нынешнем здании МИД'а, рядом с фуникулером.

Все бумаги сначала просмотрела инспектор входящей корреспонденции. Убедившись, что все необходимое имеется, назначила день и час приема у одного из секретарей городского комитета партии, с весьма символической и обнадеживающей фамилией Добротвор.

Когда через пару дней я оказался уже у него, стало понятно, что с моими документами он уже ознакомился. Он спросил меня только об одном:
- А не будете потом жаловаться, что мы вас с женой поселяем в такую тесноту?
- Нет, нет! - горячо заверил я его, - мы готовы в эту комнату даже через окно лазить, чтобы соседей не беспокоить. Лишь бы только жить, наконец, вдвоем.

И человек понял, что опасаться нечего, а нам надо помочь. И на моем заявлении наложил резолюцию:
"(Фамилия председателя райисполкома). Поселить без снятия с очереди. (Подпись)"

Эта бумажка возымела чудодейственную силу. На первом же заседании исполкома по "нашей" комнате было принято положительное решение. Мы получили ордер и мгновенно прописались (то есть, стали юридически полноценными киевлянами). Поменяли замки на входной двери, завезли чемодан или два с вещами. Купили небольшой шкаф, холодильник и диван. Из общежития я перетащил свой старый телевизор (который мне достался от родителей, когда они меняли его, устаревший еще тогда, на новый). Телевизор я взгромоздил на холодильник, на стену над диваном навесил самодельные полки.

Мы поселились в своей квартире и были самыми счастливыми на Земле ее обитателями.
К тому времени Галя была уже на 8-м месяце беременности.

Приближался Новый 1976 год. И вместе с ним, ожидаемый срок рождения нашего ребенка.

И вот за неделю до новогоднего боя кремлевских курантов наступил критический день, 24 декабря, под вечер (фактически - сразу после обеда, просто декабрьские дни очень короткие).

Мы вызвали скорую медицинскую помощь, но позвонили не на "03", а сначала Люде Дубчак (жене Саши), которая многие годы работала медсестрой как раз на станции скорой помощи. Та приехала, забрала Галю (со мной за компанию) и повезла нас в роддом на улице Тверской. (Хотя по графику приема скорая должна была везти нас совсем в другое место).

Это был ведомственный роддом, лучший в те годы в Киеве. В нем рожали жены и дочери самых высокопоставленных чиновников. И туда же мы с Людой решили устроить Галю.

Из этого, конечно, ничего не получилось бы, если бы ведомством, которому принадлежало это медицинское учреждение, не была ЮЗЖД. А у меня в кармане, кроме паспорта, как раз и было красненькое удостоверение с надписью "Министерство путей сообщения".

В приемном отделении на наше появление явно не рассчитывали. Не хотели принимать без направления Дорожной больницы. Но против моего железнодорожного удостоверения не нашли что возразить. И таки взяли.

Я уехал домой в сильном возбуждении и волнении. Не мог уснуть, несколько раз звонил в роддом, но всякий раз мне отвечали, что еще рано и чтобы я не волновался и ложился спать, до утра, мол, все равно ничего не будет. И я таки уснул.

Утром вскочил и около семи утра снова позвонил в роддом.
- Пока ничего нет! - коротко ответили мне.
А в эти минуты как раз и начинались основные события.

Я быстро собрался и поехал к роддому. (В само это здание не могла прошмыгнуть и мышь. И именно на этом основывалась исключительно высокая гигиена и отсутствие инфекций в этом роддоме, и, как следствие, почти полное отсутствие осложнений при родах).
Позвонил из телефонного автомата при входе, примерно в 08:15.

- Ваша жена только что родила, - радостно сообщили мне. - Поздравляем, у Вас - дочь. С обеими все в порядке. Жена улыбается и уже пьет чай. Попросила - мы дали. Не переживайте, и до вечера не беспокойте ни нас, ни жену. Ей надо хорошо отдохнуть.

И я побежал на работу, делиться новостью с сотрудниками.
Это произошло 25 декабря 1975 года, как раз на Рождество, хотя и не православное.

В течение нескольких ближайших дней я закупал пеленки, клеенки, чепчики и распашонки (потому что, в отличие от некоторых родственников, которые "грозились" подарить все это, когда придут нас проведывать уже дома, понимал, что белье понадобиться не через несколько дней, а уже через несколько минут после того, когда ребенок попадет домой). Принял у Саши (Галиного) купленную им с рук хорошую импортную (немецкую) детскую коляску (в ней потом несколько месяцев наша дочь и спала). Установил в квартире микроскопическую елку (чтобы новогодний запах перебивал все другие, пока только ожидаемые), нарядил ее.

Каждый день я по нескольку раз бегал к роддому, видел Галю и новорожденную куколку, которую Галя мне показывала через окно. Мы интенсивно обменивались записками (к счастью, они сохранились по сегодняшний день).

Проведывали Галю и почти все другие наши родственники, но, конечно, не так часто как я.
Мы никак не могли подобрать имя для нашей девчушки (хотя несколько вариантов рассматривалось, в частности, Виктория), решили отложить это уже на то время, когда она окажется дома.

Дела у моих девочек шли хорошо, поэтому их обеих решили выписать 31.12.75, чтобы новогоднюю ночь они провели уже дома.

Я поймал на улице такси, подъехал на нем к роддому. Притащил с собой тонкое теплое одеяльце (шерстяное), красивое ватное одеяло в белом пододеяльнике и широкую розовую ленту (как инструктировали сотрудники). Прихватил также припасенный букет цветов и коробку конфет. Все это я отдал дежурной сестре, и через несколько минут она выдала мне уже красиво упакованный сверток с ребенком.

Сверток не орал, хотя и бодрствовал. В этом я убедился уже в машине, сидя на заднем сидении и держа его на руках. (Галя, сидела на переднем сиденье, рядом с водителем).

Ребенок крайне осознанно, едва ли не скептически, рассматривал меня своими ярко синими глазищами (это уже позже они изменили цвет на коричневый) и чуть ли не спрашивал:
- Так это ты и есть мой папа? Вот это с тобой мне теперь и предстоит жить?

Я аж немного испугался. "Почему она не плачет?", тревожился я. "Есть ли у нее вообще голос? Слышит ли она?"

Голос был. Это прояснилось сразу, как только мы зашли в дом и развернули упаковку. От холода (кажущегося, комната хорошо отапливалась огромной батареей) ребенок довольно громко расплакался. И мне стало спокойнее на душе.

А затем начались круглосуточные бдения. Мы с Галей поочередно, по полночи, спали на краю дивана, при малейшем шорохе, даже показавшемся, вскакивали к ребенку, меняли его позу, чтобы не затекали ручки или ножки.

Я очень сильно помогал Гале. По утрам стирал пеленки, образовавшиеся за вечер и ночь (до 10 штук) и гладил утюгом 10-12-14 пеленок, выстиранных с вечера. А когда приходил с работы, стирал уже дневные пеленки и гладил уже высохшие те, которые стирал утром. И еще, заново пеленал ребенка в течение вечера, так как у меня это получалось лучше, чем у Гали.

Приносил я продукты и для нашего с Галей (точнее, Галечкой, как я всегда ее тогда называл) пропитания. Частично и готовил их.

Основной задачей мамы было кормление дочки грудью и отдых.

В первые дни девочка вела себя довольно беспокойно, особенно, по ночам. С одной стороны, это позволяло нам постоянно держать ситуацию под контролем, с другой, не позволяло высыпаться, даже и тому из нас, у кого были часы отдыха (кто спал у стенки, а не с краю дивана).

И вот мы, наконец, приняли решение об имени девочки. Решили, что она у нас будет красавицей, и поэтому все мальчишки будут любить ее, как Ромео любил Джульетту. А поэтому назвали малышку Юлией.

Через пару недель(?) после рождения Юли, взяв наши с Галей паспорта и справку из роддома, я сбегал в Дарницкий ЗАГС и оформил свидетельство о ее рождении.

И буквально с этого дня ночной плач Юли прекратился. Напрочь. Для ночного (а позже - первого утреннего) кормления ее иногда даже приходилось будить. А она и днем сосала грудь слабо и медленно. Так что всякий раз процедура затягивалась.

После рождения дочери я написал родителям, с которыми у меня не было ни единого контакта с момента нашей с Галей свадьбы письмо, содержащее, по сути, только одну мысль:
"Понравится вам это или нет, но не хочу оставлять вас в неведении. Вы стали дедушкой и бабушкой. У нас с Галей родилась дочь."

Как оказалось, у родителей как раз гостила тетя Вера. И она убедила их, что настал удобный момент для примирения.

Через несколько дней они (все трое) явились к нам. Произошло знакомство, без каких-либо извинений со стороны родителей. Но нас с Галей устроило и это. Наша совесть была чиста, мы никого ни в чем не обманули, никому не сделали ничего плохого. С тех пор наши отношения стали налаживаться. В первую очередь, благодаря Юле. А также желанию моей сестры Люды и брата Саши поддерживать со мной нормальные отношения.

В соответствии с медицинскими рекомендациями той поры, мы выращивали Юлю без соски-пустышки. Считалось, что она портит прикус и замедляет умственное развитие. Будучи к ней не приученной, она в ней, вроде бы, и не особо нуждалась.

Но уже с 6-месячного возраста выявилась такая подробность. Когда руки Юли оказывались свободными, она с удовольствием посасывала большой пальчик руки. Причем, когда в комнату с кухни (или с работы) заходил я, она мгновенно вынимала пальчик изо рта, зная, что я этого делать не разрешаю. А когда к ней подходила Галя, она, убедившись, что меня рядом нет, спокойно брала пальчик в рот и продолжала его сосать. Галя была счастлива из-за такого доверия к ней!

Я изобретал разные картонные трубки-ограничители на резинках, которые одевал Юле на руки и которые, по идее, не должны были давать возможности совать пальцы в рот. Но как только я уходил в магазин, на базар или на работу, Галя снимала эти картонки, и процесс сосания возобновлялся.

С первых же недель своей жизни Юля только радовала нас своим практически идеальным поведением. Даже когда она уже научилась ходить, она никогда не трогала никаких опасных предметов, не делала никакого вреда в доме.

Единственным исключением, примерно в ее двухлетнем возрасте, стала ее попытка есть песок в песочнице, которую пришлось пресечь уже Гале. Но это был только редчайший эпизод.

Уже с года мы отдали (при помощи Вовы Л.) Юлю в детские ясли-сад, потому что в те годы все, включая женщин, были обязаны работать на благо Родины. Исключения составляли только те мамаши, дети которых официально нуждались в усиленном уходе по состоянию здоровья. После ряда заболеваний, которыми Юля переболела уже в детском саду, в число таких мамаш на несколько лет вошла и Галя.

Наша восьмиметровая комната надолго стала местом массового паломничества. Приходили родственники, сотрудники и многочисленные друзья. Придя однажды, люди приходили вновь и вновь, несмотря на просто чудовищную нашу тесноту (ведь в этот микроскопический объем мы втиснули еще и новый цветной телевизор, и тумбу под него, и настоящую детскую кроватку, и небольшое кресло, которое я сам переделал в раскладное).

Гостей подкупала и покоряла царящая в те годы в нашей семье атмосфера искренней взаимной любви и обожания. Всех нас троих.

В эти же годы, до достижения Юлей пяти лет, мы успели побывать с ней на отдыхе и в Конче-Озерной, и в Сочи, и в Алуште, и в Каневе. И почти везде (кроме Канева) вместе с нами ездила (или приезжала) на отдых и моя сестра Люда.

А мой брат Саша, после окончания школы поступивший в КПИ, в этот же период надолго пропал из моего поля зрения. Так же, как и поля зрения родителей.

Но немного раньше, в год и 3 с лишним Юлиных месяца, я сменил таки работу.

Моя работа на железной дороге была интересной. Я многое постиг, а кое-чего и достиг. Мог бы работать в лаборатории и до пенсии. Но было несколько "но".

Во-первых, после рождения Юли меня стал не удовлетворять в значительной мере разъездной характер моей работы (хотя он и повышал мою зарплату раза в полтора).

Во-вторых, я сам, став в некоторых технических вопросах (горочная автоматика, рельсовые цепи, автоматическая локомотивная сигнализация) незаменимым для предприятия специалистом, вместе с тем, становился опасным конкурентом для моего руководства. (По крайней мере, так думали некоторые представители этого сословия).

И, наконец, после получения мною комнатенки, описанной выше, получить настоящую квартиру я теперь мог только в очень отдаленной перспективе (более 10 лет).

И я стал думать о смене работы.

А тут вдруг случилось так, что Галина сестра Люся неожиданно, по направлению профкома киностудии (той самой, где работал Саша, и где она сама много лет работала монтажницей, а потом и монтажером фильмов) была чуть ли не принудительно отправлена на отдых в Болгарию.

Еще в купе поезда она оказалась в компании руководительницы группы, которая была ответственным работником одного из советских органов (Московского исполкома г.Киева). С ней же, Таисией Ивановной, она жила в одном номере уже и в доме отдыха. Женские разговоры о том и о сем неизбежно привели к теме родственников. И Таисии Ивановне стало известно о нашей (моей, Гали и Юли) жилищной проблеме.

После возращения из поездки она переговорила с еще более ответственным работником, который, после собеседования со мной, порекомендовал мне устроится на работу на предприятие "Изотоп" (ранее я о нем даже и не слышал). А руководству "Изотопа" порекомендовал взять меня к себе.

Смысл перехода заключался в том, что в этой организации в те годы были излишки(!) квартир, так как деньги на их строительство в избытке передавала головная организация "Изотопа", расположенная в Москве.

И только для того, чтобы не слишком выделяться на фоне других предприятий Киева, профком "Изотопа" принял постановление о том, что всех новых сотрудников, желающих получить квартиры, необходимо ставить на "очередь" (постоянно состоящую из одного - двух человек) через три года работы на предприятии (а не через десять, как у всех других).
Сама же "очередь" всегда подходила менее чем за год после этого.

Еще раньше, до меня, когда не существовало и этого трехлетнего "испытательного срока", в "Изотоп" часто приходили практически случайные люди, сразу становились на квартирную очередь, через два - три месяца получали квартиры и тут же увольнялись.

Я был принят на работу в эту загадочную фирму 6 апреля 1977 года, а уже в июне 1980 года держал в руках ключи от новой квартиры.

Во второй половине семидесятых годов здоровье моих миргородских дедушки и бабушки, бывших, по существу, моими вторыми (а в некоторые периоды - и чуть ли не первыми) родителями, окончательно пошатнулось. Многолетний тяжелый труд, длительные голодовки, нервотрепки в период коллективизации, индустриализации, репрессий, войны и послевоенного восстановления, отсутствие реальной медицинской помощи - все это не могло не подорвать здоровье даже таких относительно сильных от природы людей, которыми были Андрей Иванович и Марфа Ивановна.

А ведь еще несколько лет назад они успешно трудились. Андрей Иванович вплоть до 1977 года (спустя 13 с лишним лет после достижения пенсионного возраста!) подрабатывал мотористом на городской станции водоснабжения Миргорода, а Марфа Ивановна успешно работала сторожем до 1975 года (и это в возрасте 72 года!), пользуясь доверием руководства городского отдела милиции и авторитетом среди своих сотрудников.

Фото сотрудников сторожевой службы Миргородского городского отдела милиции (примерно 1968 г.)

Ранним утром 30 декабря 1978 года, перед самым Новым годом, находясь дома, первой скончалась бабушка. В умеренно пожилом возрасте 75 лет. Непосредственной причиной смерти стал отказ одного(?) из органов ЖКТ. Хотя медики, скорее всего, написали что-то другое (я этого не помню, так как тогда не придавал этому никакого значения).

Как же непросто было перед самым Новым годом найти хоть кого-нибудь! Все бегали и суетились, готовясь к праздничной ночи, а я разыскивал похоронное бюро, потом его сотрудников, уже "провожавших" старый год, покупал гроб и венки, нанимал автомобиль (сначала для доставки гроба, а потом и для самих похорон), организовывал копачей для могилы, покупал продукты и водку (без которых те копачи, в стоявший той зимой 30-градусный мороз, и снег на кладбище не разгребли бы).

Люда в это же время собрала соседок, которые переодели умершую (комплект соответствующей одежды ею был припасен заранее), уложили ее в привезенный мною гроб и начали готовить поминальный ужин.

И только после обеда появились, наконец, из Ромодана мои родители, папа - с замотанной по колено ногой, едва передвигающийся. Он, как и деморализованный дедушка, фактически, только присутствовали при всем, что происходило дальше. А мама была вынуждена, в основном, крутиться возле страдающего от дикой боли папы.

А вот чем тогда занимался мой брат Саша, я совершенно не помню. Не уверен даже в том, что он вообще присутствовал на похоронах. Не утверждаю этого категорически, но не помню. По крайней мере, если и присутствовал, то вел себя так незаметно, что в моей памяти совершенно не зафиксировался.

Когда мы отвезли гроб на кладбище и опустили его в могилу, то у копачей уже не было никаких сил, чтобы засыпать ее. (Ведь перед этим им пришлось пробивать грунт, промерзший на два - три штыка!) Все родственники и близкие, в подавленном состоянии, стояли и мерзли на совершенно невыносимом морозе, почти в полной темноте (в свете фар автомобиля), а у копачей лопаты уже вываливались из рук.

И тогда за одну из лопат схватился я, и стал активно помогать закапывать могилу. Даже и свежевыкопанный грунт уже успел смерзнуться и не особенно поддавался.

Говорят, близким родственникам такое делать не положено (почему?). А что было делать?

Так или иначе, уже довольно поздним вечером все вернулись в дом дедушки и устроили поминальный ужин. Который через несколько часов перешел в крайне невеселую встречу Нового 1979 года.

Дедушка после потери жены очень переживал. Его собственное здоровье к этому времени тоже уже было совершенно подорванным. А после такой сильнейшей моральной травмы он и вообще расклеился.

- Ваня, Лида, не уезжайте, прошу вас! - уговаривал их дедушка. - Я крайне не надежный. В случай чего, и похоронить некому будет.
- Но сейчас же лето, и у нас как раз отпуск, - отвечал отец, - даст бог, ничего не случится. Не можем же мы стоять над тобой и чего-то ожидать. А если у тебя все пройдет благополучно, а мы просто потеряем отпуск, то кто от этого выиграет? (Отец, как и положено, всю жизнь продолжал общаться со своими родителями только на "ты").

И Ваня с Лидой уехали в Одессу, отдыхать.
А дедушка спустя несколько дней умер. 19 июля 1979 года.

Подробности того, как он оказался в морге, точно мне не известны. Вроде бы, он сам успел вызвать скорую, которая отвезла его в больницу, и уже там он скончался.

Кстати, именно дедушка был в свое время инициатором и организатором телефонизации (тогда еще - проводной) своей улицы (Островной), находящейся не так уж и далеко от центра Миргорода, но отстоящей от него с небольшим разрывом, до полукилометра от центральной улицы Гоголя.

Именно сотрудники больницы начали разыскивать каких-нибудь родственников, чтобы они забрали труп из морга и похоронили его.

Адреса родителей до поры-времени найти было невозможно (ведь они уехали дикарями и снимали жилплощадь где-то в частном секторе Одессы. А мобильне телефоны были только в научно-фантастических романах.) А вот меня и Люду разыскали (отец, уезжая, оставил наши телефоны соседям дедушки, на всякий случай).

И опять мы с Людой занялись организацией похорон, и опять - без родителей.

Опять тело (уже два или три дня пролежавшее в морге, летом, без холодильника, напичканное только формалином), опять поиски гроба, транспорта, людей и всего остального.

Ситуация усугублялась и тем, что было совсем не ясно, когда же из Одессы могут появиться родители. По запросу миргородской больницы их разыскивала одесская милиция.

И я взял на себя ответственные решение хоронить дедушку, не дожидаясь их возвращения. Мне тогда как раз исполнился 31 год, и в этом не слишком солидном возрасте пришлось командовать всем печальным мероприятием.

Некоторые соседи одобрили это решение, другие - пришли в ужас и сказали, что мне из-за этого не избежать неприятностей с родителями.

Но ждать было невозможно. Стоял жаркий июль.

Не стану описывать подробности еще и этих похорон. Самое главное, что они состоялись.

И снова я не могу припомнить ничего, что делал Саша в этот раз, уже на похоронах дедушки. И присутствовал ли он при этом. Возможно, я был просто слишком занят решением своих организационных задач, и поэтому просто не обращал должного внимания на то, что делали другие.

Возвращения родителей из Одессы я дожидался с тревогой.

Они появились на следующий день после похорон. Сходили на свежую могилу, почтили память покойного (и похороненной всего за полгода до этого Марфы Ивановны).

Вопреки опасениям, меня не ругали. Наоборот, сказали, что я действовал единственно возможным и правильным в сложившейся ситуации образом. Тем более, что было совершенно не ясно, когда они смогут прибыть.

Осенью я сделал у себя на работе металлическую ограду для кладбищенского участка, на котором были похоронены дедушка и бабушка (точнее, заказал ее изготовление сварщикам нашего предприятия), а зимой перевез ее на попутном грузовике родителям, в Ромодан.

В ее монтаже на месте, говорят, принимал уже участие и Саша (вот как раз тогда там не было меня). Во всяком случае, в последующие годы он регулярно красил ее и ухаживал за могилками.

Считаю важным, что один раз мои дедушка и бабушка, еще будучи живыми, все-таки, видели мою дочь Юлию, свою правнучку. А она - их. Мы с Галей специально для этого ездили к ним в гости (кажется, летом 1978).

1980-й год запомнился всему миру Олимпийскими играми в Москве, частично пробойкотированными рядом западных стран (но не всеми), во главе с США.

Трасса Олимпийского огня проходила и через Киев, мы его с удовольствием встречали.

А нашей семье этот год больше всего запомнился, все-таки, не Играми, а тем, что мы получили новую, полнометражную двухкомнатную квартиру на Березняках.

Правда, новой ее можно было назвать с некоторой натяжкой, так как до этого ее несколько лет обживала семья одного из моих новых сотрудников. Он сам в 1980 году получил новую, страшно сказать, - пятикомнатную квартиру на Оболони (у него было три дочери, так он на радостях родил еще и четвертого ребенка, на сей раз, в новых условиях, наконец, сына).

Освобождаемая моим предшественником квартира требовала обновляющего ремонта, но только им мы не ограничились.

Воспользовавшись серьезной финансовой помощью родителей (сначала Галиных, а позже - и моих), которые подарили нам (и те, и другие) по одной тысяче рублей (огромные по тем временам деньги, с учетом смешных в современных представлениях цен практически на все), мы смогли провести комплексный ремонт этой квартиры (паркет, чешская плитка, полная малярка) и даже купить мебель для нее.

Хотя в те времена главной проблемой для покупки мебели были не сами деньги, а ее полное отсутствие в продаже. На выбранные по описанию комплекты надо было записываться в очереди (для которых тоже существовали определенные правила), ежемесячно в них отмечаться, и ожидать вызова в магазин по 2 - 3 года. То же самое (если не хуже) было и с коврами. Существовали так называемые "списки предприятий", не будучи в которых (списках) о покупке можно было и не мечтать. (Вот она, обратная сторона плановой социалистической экономики!)

На время ремонта я взял отпуск, который использовал по одному - два дня в течение всего лета, в те дни когда надо было взаимодействовать с мастерами.

И осенью состоялось наше новоселье, на которое прибыли почти все наши родственники (хотя некоторые - со сдвигом во времени в несколько дней).

Здесь же произошло, наконец, личное знакомство моих и Галиных родителей. Их внучке Юле к этому моменту было уже почти пять лет.

И вот на этом новоселье впервые, совершенно неожиданно для нас с Галей, проявился крайне несдержаный (как оказалось) характер моего брата Александра, совершенно беспричинно нагрубившего сначала родителям, а потом и Гале, хозяйке дома и женщине, старше его в тот момент времени вдвое.

После этого случая он снова надолго, на годы, выпал из сферы нашего общения. И почти не общался и с родителями. Мы (я с Галей и Юлей) ездили к ним в гости (в Ромодан, а затем в Миргород) довольно редко, один - два раза в год, и всякий раз оказывалось, что Саша им за это время ни разу не писал и даже не звонил.

А с Людой произошло обратное. Ее общение с нами после получения нами квартиры на Березняках заметно активизировалось. Она стала относительно часто звонить нам и приходить в гости. Хотя нам с Галей тогда казалось, что она это делает слишком редко. Мы мечтали, чтобы она иногда оставалась дома с Юлечкой, а мы могли бы сходить в кино или в гости к друзьям, но это почти никогда не получалось.

Правда, когда у Люды начали появляться какие-то личные проблемы (о содержании которых мы почти ничего не знали), то она пару раз даже жила у нас, насколько помню, - примерно по неделе.

В этот период Галя регулярно обшивала Люду, так как умела отлично шить, а швейную машинку мы купили еще в первые годы нашей семейной жизни.

Галя тогда вообще очень много шила. Себе - так вообще почти все (от блузочек до курток и пальтишек), кое-что - даже бывшей в те годы большой модницей Люсе. А мне - брюки. Регулярно, одни или двое - ежегодно, причем, по самой модной выкройке из остродефицитного тогда журнала "Burda-Moden".

Через 28 лет после этого, в бумагах моих родителей обнаружилось чудом сохранившееся (при пожаре) одно мое письмо, написанное им как раз в этот период. И хотя это "всего лишь" мое письмо, его текст самый настоящий, того времени.
Содержание письма весьма показательно, и по прошествию лет удивляет даже меня, его автора:

В студенческие (и не только) годы Саша довольно часто умудрялся надолго выпадать из сферы общения, иногда - на годы...

* * * * * * *

А вот так, здесь же, на Березняках, наша Юлечка впервые отправлялась в свой первый класс (01.09.83):

Галя годами собирала и имела большое количество модных журналов и выкроек. Обшивала и подружек, и внучку наших соседей по первой квартире, и даже моих сотрудниц. И почти всегда бесплатно (или за совершенно символическую оплату). А мы тогда очень нуждались. Ведь для полноценного ухода за слабенькой тогда Юлей Галя на пять лет вообще бросала работу.

Какое-то время мы жили очень скудно, фактически, на одну (единственную на семью) мою зарплату.

А вот Люда в тот период, можно сказать, процветала. За счет того, что встречалась с обеспеченными мужчинами. Вплоть до того времени, пока не вышла замуж за Владимира Зайцева, и пока он не показал свою сущность - пьяницы и дебошира. Что, впрочем, не помешало ему в будущем стать священнослужителем(!)

Но успех будущей семейной жизни не определяется размахом свадебных торжеств. Что еще раз показало время...

В подробностях семейная жизнь Люды здесь не расписывается, так как она содержит много элементов, о которых я мало осведомлен, а, главное, потому что она почти никак не затрагивала наших с Галей интересов. Тем более, что она почти с самого начала не заладилось...

Небезынтересным (хотя и совершенно не относящимся к делу) фактом является то, что рождение Андрея совпало по времени с убийством одной из самых известных в тот период в мире личностей - президента Индии Индиры Ганди.

Из роддома (расположенного в районе станции метро "Дарница") Люду и Андрея забрала к себе домой мать Владимира - Галина Ивановна. Присутствовали при этом и мы с Галей.

В доме свекрови жить было довольно удобно. Здесь был неплохо налажен быт (насколько это было возможно в то время), всегда был определенный запас продуктов. Галина Ивановна оказывала Люде и какую-то помощь по уходу за Андрюшей.

Но было здесь и тяжело. Непривычный Люде образ жизни особенно усугублялся манерами поведения свекра, отца Владимира. Порой он выпивал. Очень часто куда-то исчезал, а появляясь, тут же устраивал ни на чем не обоснованные скандалы, чтобы опередить Галину Ивановну с ее расспросами.

Этот же стиль жизни впоследствии полностью перенял и демобилизовавшийся из армии Владимир. И сделал дальнейшую семейную жизнь молодых Зайцевых просто невозможной.

Очевидно, мало в чем уступала старшим Зайцевым (родителям Владимира) в периодически возникающих семейных разборках и наша Людмила. Галина Ивановна постоянно жаловалась на нее, и своей дочери, живущей во Львове, по телефону и в письмах (по рассказам самой Г.И.), и нам с Галей. (Она работала врачом-гинекологом в поликлинике, расположенной рядом с нашим домом, поэтому довольно часто бывала у нас дома, где и делилась своими семейными "секретами" с Галей).

В конце зимы, то есть, в начале 1985 года, их недолгое совместное проживание достигло пика своего кризиса. И было принято совместное решение о том, что Люда с Андрюшей переезжает жить к своим родителям, в Ромодан, поближе к природе и натуральным продуктам.
При расставании Галина Ивановна раз за разом утирала слезы, понимая, что навсегда расстается со своим внучком, к которому за несколько первых месяцев очень привыкла и сильно привязалась.

Мы с Галей приняли активное участие в этом переезде. Я закупил в поезде целое купе, все четыре места, в котором мы и доехали с полным комфортом до Ромодана. А потом я лично пронес Андрюшу на руках от самого вагона, по перрону, через пешеходный мост над железнодорожными путями и по всей остальной, очень скользкой дороге, до самого родительского дома.

Там нас уже ждали.

С Сашей все было совсем по-другому. О нем долгое время вообще не было ничего слышно.

Но потом стало известно, что ближе к завершению учебы в институте, перед самой защитой диплома и распределением, Саша познакомился со студенткой своего же института Лилией Листопад. Раньше они почему-то друг друга не замечали.

Познакомились и практически тут же решили пожениться. Несмотря на то, что получили распределения в совершенно разные места, он - в Киев, на завод "Электронмаш", а она - в Красный Луч (районный центр и крупная железнодорожная станция в Луганской области).

Правда, благодаря именно замужеству с Сашей, Лиле удалось со временем таки вырваться из этого мрачного места и переехать в Киев. (Здесь и далее я могу немного путать последовательность событий, но их суть от этого не изменится).

На этот раз свадебные мероприятия проводились на родине Лилии, в Снежном Донецкой области, городе шахт и женской тюрьмы. С большим размахом и большим количеством гостей. И опять, как и в случае с Людой, при активном участии наших родителей.

Я как раз попал в полосу серьезных болезней, о которых даже и не подозревал ранее (касающихся почек и желудочно-кишечного тракта), находился в фазе их сильного обострения, поэтому на свадьбу не ездил. (Позже я даже оперировался по этому поводу, так что это не было простой отговоркой).

Молодоженам в Киеве жить было, по существу негде, поэтому они полулегально (Саша официально, а Лиля - просто так) поселились в заводской гостинке (общежитии семейного типа).

В расчете на лучшее будущее, Саша не стал уклоняться от службы в армии и, получив повестку, выехал на место службы в Золотоношу Черкасской области. Туда же вместе с ним (или вскоре вслед за ним) уехала и Лилия.
В КПИ была военная кафедра, поэтому Александру пришлось служить в офицерском звании, но целых три года.

В Золотоноше Лиля и Саша родили сына Виталика, продолжателя рода Великоиваненко.

Однажды в Золотоноше их посетил и я. Убедившись в наличии и добром здравии продолжателя рода, я окончательно перестал думать о себе как об ответственном лице за эту историческую миссию.

После демобилизации Саши (кажется, в 1987 году) молодая семья вернулась в Киев. И опять встал вопрос о жилье.

Не видя для себя другого выхода, молодые родители решили взять курс на строительство кооперативной квартиры. Но и для этого, кроме денег на первый взнос, требовалась киевская прописка всех претендентов на будущую квартиру.

Тогда Саша обратился к нам с Галей с просьбой прописать Лилю по нашему адресу, чисто формально.

Все вокруг нас не советовали нам этого делать. Предупреждали, что если Лиля окажется бессовестной, то мы от нее никогда не отделаемся. А в случае развода, она как мать-одиночка с ребенком, просто отсудит у нас одну комнату.

Мы, конечно, побаивались такого возможного развития событий. Уж очень трудно нам далась наша квартира. Но Саша уверял, что все будет в порядке, что ни тот, ни другой неблагоприятный для нас сценарий не осуществится.

И мы с Галей дали согласие. Написали заявление в ЖЭК, взяли заявление Лилии, приложили к ним ее и наши паспорта и пошли в ЖЭК.

Начальница ЖЭК'а посмотрела на нас, как на сумасшедших. Но документы приняла и сказала, что оформление займет месяц-два. (Предполагаю, она умышленно тянула время, чтобы дать нам возможность одуматься).

Параллельно Саша занимался вопросом прописки жены и в своей комнате, в гостинке завода. И там дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки и сравнительно быстро решилось. Так что вопрос о прописке Лилии в нашей квартире отпал сам по себе.

Но сам факт того, что мы с Галей ради Саши пошли на решение его главной на тот момент семейной проблемы, является показательным. И никем не оцененным (а сейчас уже, наверное, и забытым).

А ведь Саша и Лиля, в конце концов, таки развелись. И при другом развитии событий все могло сложиться именно так, как нас и предупреждали...

В общем и целом, Лиля зарекомендовала себя хорошей матерью, настоящей подругой Люды и просто отличной невесткой. Ради интересов семьи она "пахала" на всех мыслимых и немыслимых фронтах.

Как уже отмечалось, главным итогом совместной жизни этой семьи явилось рождение продолжателя рода Великоиваненко - Виталия.

За деньги наших родителей Александр построил таки и желенную кооперативную квартиру. Точнее (как сначала думалось), за часть денег родителей. Но вскоре в Украине наступил этап лавинообразной гиперинфляции. Государство не сразу сориентировалось в механизмах погашения остатков долгов, и их индесацию сначала не проводило. Воспользовавшись ситуацией, Саша, уже самостоятельно, одномоментно погасил весь остаток долга за квартиру (все еще большой в цифровом выражении, но очень маленький по сути, сопоставимый с новым месячным доходом среднего украинского гражданина). Так что реально эта квартира оказалась построенной таки за родительские деньги. (И без сколько-нибудь заметного участия родителей Лили).

Но брак Александра и Лилии спустя некоторое время все равно распался. Саша ушел из семьи, оставив Лиле и Виталию с таким трудом доставшуюся им квартиру.

Благородство, якобы проявленное при этом Сашей, имеет несколько "но". Во-первых, он сделал это, в первую очередь, ради своего сына. Во-вторых, бывшей официальной жене, так или иначе, просто по закону, пришлось бы отдать, как минимум, одну комнату (или однокомнатную квартиру после размена 3-комнатной на две меньшие). В-третьих, этот жест продемонстрировал его недостаточное уважение к важному и весьма весомому первому финансовому взносу на приобретение квартиры, сделанному родителями.

За чей-то счет быть "благородным" всегда легче, чем за свой.

Не исключено, что позже, он рассчитывал на мой аналогичный поступок в отношении киевской квартиры, в которой почти восемь лет жили наши родители. Правда, приобретенной за счет моей с Галей семьи.

Тема важная, мрачная и очень большая. Даже в части, касающейся только членов нашего семейства. Поэтому здесь будет только обозначена.

За три месяца до аварии на ЧАЭС меня как раз назначили заместителем директора базы "Изотоп".

Еще через месяц, почти непосредственно перед аварией, мы с Галей и Юлей впервые в жизни побывали на организованном отдыхе (то есть, не "дикарями"), в доме отдыха "Голубая даль" в Геленджике, по путевкам профсоюза. Наверное, путевки достались нам, в основном, из-за "мертвого" сезона - в период с 20 февраля до 10 марта 1986 года. Из-за этого и день Советской Армии, и день 8 Марта мы отмечали именно в этом доме отдыха.

Авария на ЧАЭС случилась ранним утром (фактически, еще ночью) 26 апреля 1986 года. Вскоре после рождения Андрея (ему было всего полтора года) и во время начавшейся беременности Лилии Листопад Виталием.

Нашей с Галей Юле к тому времени тоже исполнилось не так много - 10 лет, Жене, сыну Люси (сестры Гали) - около 4, Олегу, сыну Саши (брата Гали) - около 13, а его сестре Тане - около четырех.
То есть, никого из членов нашего семейства эта общенациональная трагедия не миновала.

Все 100% детей были эвакуированы из Киева на время с 5-го - 10-го мая по 25 августа 1986 года. Разные - в разные места. Юля, со старшими детьми сотрудников "Изотопа", - в Евпаторию, Женя, с детьми сотрудников "Изотопа" меньшего возраста - в Дубну Московской области (за счет того, что Люся оформилась воспитательницей-няней в эту группу).

Андрюша Зайцев спасался у дедушки и бабушки в Миргороде (куда те к тому моменту переехали), Олег Дубчак - у каких-то родственников в Полтавской области, Таня Дубчак - вообще у чужих людей, в Ленинграде.

В соответствии с не реализованными в свое время стремлениями Гали, она решила предоставить шанс (а потом и возможность) серьезно заняться танцами нашей Юле.

Еще в пятилетнем возрасте, прослышав об очередном наборе, мы повели Юлю на конкурсный просмотр в танцевальный ансамбль Дарницкого дворца пионеров "Счастливое детство".

Этот коллектив всегда имел имя, в нем работали преподавателями известные в Киеве и Украине хореографы, руководил ансамблем Николай Петрович Коломиец. Кажется, уже и в те годы он был Заслуженным деятелем искусств Украины.

На отбор (как теперь говорят, кастинг) явилось несколько сот претендентов, преимущественно, девочек. В первом туре, продолжавшемся целый день, было отобрано 400 кандидатов. Юля попала в их число.
В конце второго, полного напряженным ожиданием родителей, дня было оставлено уже 100 претендентов. И среди них снова оказалась наша дочь.

В третьем туре новую возрастную группу комплектовали уже окончательно. В нее вошли 25 самых перспективных детей, а еще 5 были взяты кандидатами, на всякий случай, для подстраховки.

Наша Юля попала сразу в 25 "зачетников". А в числе пяти запасных была, между прочим, и Оля Жемчужная, будущая звезда украинского хореографического искусства. (И нынешняя руководительница коллектива "Счастливое детство").

Группу вела преподаватель-хореограф Любовь Николаевна Колоскова.

Юля регулярно ходила на занятия, не пропускала ни единого (разве что по болезни). И всегда ее сопровождала Галя. А иногда где-нибудь в коридоре, неподалеку, оказывался и я.

Уже на первом году усиленных репетиций Юля, в составе ансамбля, ездила на гастроли в Москву. В рамках дней украинской культуры и искусств она целую неделю выступала в тогда еще только открывшемся Олимпийском спорткомплексе. Нас, родителей, в поездку не брали.

Только через три года Юля пошла в первый класс обычной школы.

И до, и, особенно, после этого жизнь Юли ежедневно распадалась на четыре части: школа, репетиция (иногда - до десяти-одиннадцати часов вечера), выполнение школьных домашних заданий (иногда - до часу ночи), сон.

По праздникам, на гастролях и при выступлениях в Дворце спорта или ДК "Украина" наших звезд того периода (Пугачева, Ротару, Кобзон, Яремчук, Зинкевич и другие), Юля постоянно принимала участие в их концертах, в хореографической подтанцовке. За серийные концерты во время каникул Юля даже получала какую-то символическую зарплату.

В 1985 году Юля прямо по ходу очередного учебно-тренировочного года перевелась в образцовый хорео-графический ансамбль народного танца "Ветерок" при Октябрьском Дворце культуры.

Правда, когда Галя первый раз позвонила, а затем и появилась в ОДК, чтобы узнать, когда там будет очередной набор, ей ответили, что в этом году приема вообще не было, и пока он не планируется.
- Принять эту девочку в ваш коллектив - в ваших же интересах, - серьезно уточнила Галя.
- А почему Вы так считаете? - спросила Наталья Андреевна (педагог-хореограф).
- Потому что она уже пять лет репетирует в "Счастливом детстве", у Коломийца, - ответила Галя.
- Ну, тогда приводите, - ответила Наталья Андреевна.
И Юлю приняли, даже не подвергнув ее вступительным испытаниям. Просто глянули на нее и на ее осанку. И все. Вот каким авторитетом пользовался ансамбль "Счастливое детство"!

Теперь она тренировалась у художественного руководителя нового коллектива Юрия Валентиновича Колесниченко, педагогов Натальи Андреевны Черненко и Александра Яковлевича Проскурни. Занятия чередовались с участием в реальных концертах.

Юля многократно была с танцами (или благодаря танцам) во Франции, в Германии и Польше. Выступала и в нескольких украинских городах. Но чаще всего концерты происходили в Киеве, на сценах ОДК, ДК "Украина" и Дворца спорта.

Во время празднования какого-то крупного всеукраинского тожества (вероятно, первой годовщины суверенитета Украины, в 1992 г.) на огромной сцене киевского Дворца спорта с общей хореографической постановкой выступали одновременно ансамбль имени Вирского, танцевальная группа хора имени Веревки и танцевальный коллектив Октябрьского ДК "Ветерок" (небольшой фрагмент соответствующей видеозаписи сохранился до нашего времени).

В ходе репетиции художественный руководитель ансамбля Вирского н.а. Украины Мирослав Вантух подошел к Ю.В.Колесниченко и, показывая на Юлю, спросил:

- А что это у тебя за девочка такая выразительная?
- Да есть одна такая, Юля.
- Юля, - обратился Вантух уже к ней, - ты не хочешь попробовать потанцевать в моем коллективе?
Юля, сначала немного растерявшаяся, ответила:
- Спасибо, нет. Мы с папой уже решили, что я после окончания школы буду овладевать специальностью, требующей применения не только моих танцевальных способностей.
- Ну, смотри. У меня конкурс составляет до 500 человек на одно место. А сам я почти никогда никому и ничего не предлагаю. Надумаешь, приходи.
- Спасибо, - ответила Юля.

И после окончания школы поступила в Киевский инъяз (теперешний университет лингвистики).

Еще пару лет после этого Юля, уже просто для поддержания физической и хореографической формы, танцевала в ансамбле "ЭКО" (экономического университета, бывшего нархоза), который репетировал в помещении ДК "Большевик", под руководством А.Я.Проскурни, а гастролировал под более престижным названием - "Украина".

Фотографии по танцевальной теме в данном блоке раскрываются и в более крупном масштабе, щелчком мыши.

Юля отдала танцам 15 лет своей жизни, далеко выйдя за рамки обычной художественной самодеятельности (и за рамки времени, обозначенные в заголовке данной главы).

* * * * * * *

Других особенно интересных событий, вплоть до времени распада СССР, в нашей семье не происходило. Если не считать наших с Галей (а иногда - и с Юлей) довольно многочисленных культурно-развлекательных поездок по всей стране: в Крым, на Кавказ (Сочи, Геленджик, Анапу), Москву, Ленинград, Харьков, Волгоград, Свердловск, Львов, Одессу, Ригу, Таллинн, Ташкент, Самарканд и другие места.

Если с точки зрения остальных членов нашего большого семейства в этот период были и другие стоящие внимания события, остается только дождаться, когда они ими будут описаны.

(Конец 3-й части)